Ванька Жуков – герой рассказа А. П. Чехова “Ванька” (1886), девятилетний малиик, сирота. Обученный барышней Ольгой Игнатьевной читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль, он был отдан в город “в люди”. Дома, в деревне, у него только дед, которому он пишет письмо, жалуясь на свое горькое житье в ученье у сапожника. Конверт и марку он купил заранее. О том, каким должен быть адрес, сидельцы из соседних лавок не рассказали – научили только опустить письмо в почтовый ящик.
Адрес у В. Ж. такой: “На деревню дедушке. Константину Макарычу”.
Образ В. Ж. – своеобразное средоточие детской темы у Чехова, выражение авторской концепции детства. Детство у Чехова – особый, утраченный мир, о котором вечно тоскует взрослый человек. Чеховские герои структурно четко поделены на взрослых и детей. Детство и взрослость – два вечно противопоставляемых состояния. В рассказе “Дома” (1887) отец-прокурор пытается отучить семилетнего Сережу от пагубного увлечения – курения.
Отец – нечастый пример у Чехова проявления тонкости взрослого существа в отношении
ребенка – признает самодостаточность хрупкого мира, в котором живет его сын, сочиняет нравоучительную сказку-импровизацию о бедствиях, постигших несчастного старого короля, сын которого предавался тому же пороку, что и Сережа, – курил. Невинности и теплой доверчивости ребенка противопоставлен взрослый мир с устоявшимися представлениями и невнятной тоской взрослого по логике детства. Но детский мир не только вожделенно-недостигаем, он еще и непрочен: ребенку предстоит перейти во взрослость.
Путешествие в город – таков переход во взрослость для девятилетнего Егорушки, сына вдовы и будущего гимназиста из повести “Степь” (1888). “Русский человек любит вспоминать, но не любит жить”, – говорит здесь Чехов. В каком-то смысле чеховский “русский человек” обречен переживать драму ребенка, оторванного от прочного мира детства, насильственно помещенного во взрослое настоящее. “Детские герои” позволяют острее обнаружить сущность этой драмы.
В. Ж. существует в двух временных измерениях: в идиллическом прошлом и в настоящем. В первом все замечательно – дедушка (в реальной жизни совсем не обязательно добрый и ласковый), собаки – старая Каштанка и хитроумный хулиган Вьюн, поездка с дедом в лес за елкой, Рождество и барышня Ольга Игнатьевна – все полно поэзией. Во втором измерении существует непосильная работа, злые подмастерья, хозяйский гнет (“…а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать”). В образе В. Ж. сосуществуют различные грани детского миропонимания, тяготеющего к мифологизации окружающего, ориентированного на собственные ценностные представления. Так, В. Ж. знает, что золоченый орех с господской елки – подлинное сокровище.
В этом смысле он близок героям “Детворы” (1886) – Грише, Ане, Соне, Алеше и “кухаркину сыну” Андрею, поглощенным объединившей всех пятерых игрой в лото. Они дружно дают отпор соблазнившемуся уютностью их компании старшему брату Васе, ученику 5-го класса. Детская компания решительно не впускает его в оберегаемый от постороннего вмешательства самоценный мир, где ставка в игре – копейка, и рубль вместо нее поставить нельзя.
Столь же непостижим для взрослого мальчишеский мир Володи и гордого, самостоятельного “господина Чечевицына” (он же Монтигомо – Ястребиный Коготь) в “Мальчиках” (1887). Но закрытость детского мира не защищает ребенка от взрослой, всегда слишком грубой и травмирующей жизни. Это касается не только детей-сирот.
Мир взрослых трудно постигается героем рассказа “Гриша” (1886), “маленьким пухлым мальчиком” двух лет и восьми месяцев, изумленно и трепетно осваивающим полный загадочных смыслов большой мир взрослых. Его шифры разгадывает другой Гриша, из рассказа “Кухарка женится”, по-своему глубоко и драматично интерпретирующий ритуальную сторону знаменательного события: ему кажется, что кухарка нуждается в сочувствии, и единственная форма моральной поддержки – большое красное яблоко, похищенное из кладовой, – вкладывается в руку “страдалице”. Чехов не смеется над Гришей (как и над наивностью В. Ж.), несмотря на юмористическую интонацию, – он всегда уважает ребенка.
Подобно В. Ж., живущему в прозаическом, жестоком мире реальности, одиноки и заброшены внешне благополучные дети рассказа “Событие” – шестилетний Ваня и четырехлетняя Нина, у которых “кошка ощенилась”, одарив их первым сознанием причастности к чуду рождения. Взрослые не способны разделить их восторг так же, как и горе, – котят “сожрал Неро”, огромный пес. Грубость, ложь и вероломство взрослых потрясают Алешу – восьмилетнего героя рассказа “Житейская мелочь”, который доверчиво, под страшным секретом разбалтывает любовнику матери о тайных встречах с отцом, а потом (когда тот, забыв об обещании молчать, устраивает матери сцену), заикаясь и плача, рассказывает сестре, как страшно его обманули.
Положение В. Ж. ближе всего ситуации героини рассказа “Спать хочется” (1888), тринадцатилетней няньки Варьки. В. Ж. и Варька – дети общей судьбы: оба сироты, оба из деревни и отданы в семьи сапожников, оба нянчат хозяйских детей и выполняют любую другую работу. Даже матерей их зовут одинаково – Пелагея. Только Варька, обезумевшая от хронического недосыпания, уже перешла за грань, отделяющую настоящее от прошлого: для нее все перепутано, все смешалось – подробности смерти отца, путешествие с матерью в город на заработки, бесконечное мельтеше-ние по домашним делам под окрики хозяйки и нескончаемый крик младенца, в котором и воплощается для нее все зло мира.
В бреду, в полузабытьи она душит ребенка, чтобы наконец заснуть. Драма В. Ж. не в том, что его может ожидать подобный финал, и не в том, что его жалобы в прямом смысле слова безадресны, – драма в том, что ему, как и большинству детских персонажей Чехова, “отказано в детстве”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)