КИРИЛЛОВ – центральный персонаж романа Ф. М. Достоевского “Бесы” (1870-1872). По предположению Л. П. Гроссмана, реальным прототипом Алексея Ниловича К. отчасти послужил петрашевец К. И. Тимковский (1814-1881), отставной офицер флота: “Личность Тимковского, видимо, отразилась через двадцать лет на образе инженера К. в “Бесах”: стремительный путь от религиозности к атеизму, готовность взорвать весь мир при серьезной практической работе в государстве, своеобразная революционность и самопожертвование при маниакальности господствующей идеи – все это отмечает одного из выдающихся героев Достоевского резкими чертами его исторического прототипа” (Л. П. Гроссман).
На допросах следственной комиссии Тимковский признавался, что впал в бездну неверия и злочестия, будучи доведен до нее всеми тонкостями самой хитрой и лукавой диалектики; искусителем же, по вине которого он впал в атеистический соблазн, был назван Спешнев. Достоевский, давая показания комиссии о Тим-ковском, сказал: “Это… один из тех исключительных умов, которые если принимают какую-нибудь идею, то принимают
ее так, что она первенствует над всеми другими, в ущерб другим”. Двадцатисемилетний инженер, строитель мостов, К. познакомился со Ставрогиным за четыре года до начала романного действия и стал одним из объектов его духовного растления (“…Вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, К., ядом…
Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления”, – упрекнет Шатов Ставрогина). Несколько лет, проведенных К. за границей (в Америке, вместе с Шатовым) и в Европе (где он сошелся с Петром Верховенским), превратили его, человека с нежным сердцем и детским смехом, в аскета, нелюдима и фанатика, одержимого “неподвижной идеей”. (Зная, что К. не спит по ночам, беспрерывно пьет чай, ходит по комнате и думает, Петр Верховенский говорит ему: “не вы съели идею, а вас съела идея”.) Дойдя умом до отрицания Бога, К. пытается освоить мысль до конца: “Если Бог есть, то вся воля Его, и из воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие… Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому…
Убить другого будет самым низким пунктом моего своеволия… Я хочу высший пункт и себя убью”. Согласно логике К., сознать, что нет Бога и в тот же час не сознать, что сам стал Богом, есть нелепость; и тот, кто первый это поймет, непременно должен убить сам себя, чтобы “начать и доказать”: “Я еще только Бог поневоле и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие…
Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу.
Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически… Я три года искал атрибут божества моего и нашел: атрибут божества моего – Своеволие! Это все, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою”.
Поведав Петру Верховенскому о своем намерении, К. предложил использовать свое будущее самоубийство в целях, выгодных для общества, – и на этом, как потом станет уверять его предводитель “пятерок”, был тогда же основан “некоторый план здешних действий, которого теперь изменить уже никак нельзя” (то есть убийство Шатова). За несколько минут до выстрела и предсмертного письма, в котором К. должен объявить себя убийцей Шатова (чего требует Петр Верховенский), К. зажигает лампадку перед образом Спасителя и фактически признается, что верует в Христа: “Этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека-одно сумасшествие… А если так, если законы природы не пожалели и Этого, даже чудо свое же не пожалели, а заставили и Его жить среди лжи и умереть за ложь, то, стало быть, вся планета есть ложь и стоит на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты ложь и диаволов водевиль”.
КБ. Мочульский отмечал трагическое раз – двоение сознания К.: с одной стороны, демоническая мечта о человекобоге, с другой – отчаяние и смертная тоска верующего сердца, бессильного победить неверие разума. “”Человекобожество” К. – гениальнейшее создание Достоевского – философа и художника”. М. И. Туган-Барановский, комментируя высказывание К. “меня всю жизнь Бог мучил”, утверждал: “Мы имеем перед собой человека огромной душевной силы и с неутолимой жаждой абсолюта”. С. Н. Булгаков писал в связи с самоубийством К., носящим характер религиозного эксперимента: “К. пьян почувствованной свободой и сознанной мощью своей, но он и раб ее, ибо не знает и не ощущает ее действительных границ и подлинной природы, раб, ибо утратил смирение, действительный “атрибут” Бога-Любви, раб потому, что видит мощь в вандализме, самоистреблении. Украсть жизнь у Бога, объявив ее своей собственностью, между тем как она нам лишь вверена, это есть дело самозванца…
Таков остов религиозной драмы К., подобной которой нет в мировой литературе”. В конспекте “Бесов”, сделанном Ф. Ницше, логика миропонимания К. подробно проанализирована и рассмотрена под углом зрения начатков нигилизма: по Ницше, суть дела не в избытке нигилизма, а в его недостатке, к тому же в глазах немецкого философа убийство другого – акция, присущая сильному человеку, а самоубийство – слабому (см.: Ю. Давыдов. Этика любви и метафизика своеволия.
М., 1982; В. В. Дудкин. Достоевский и Ницше. Петрозаводск, 1994).
(1 votes, average: 5.00 out of 5)