Христианизация народов Европы носила вначале очень поверхностный, формальный характер, сводясь к официальному исповеданию основных догм и соблюдению главнейших обрядов. Однако с течением времени христианское учение глубоко проникло в моральное сознание и быт не только верхушки общества, но и народных масс.
Влияние религии на жизнь усиливалось тем, что в течение V-X вв., являющихся временем особенной разрухи и анархии, а также в продолжение следующего пятисотлетия феодального партикуляризма католическая церковь была огромной международной политической и общественной силой. Обладая строгой иерархией и твердо установленным учением, она располагала могущественными средствами пропаганды и все время расширяла свое влияние. Важным средством укрепления католической церковью своего авторитета было то, что в эту эпоху чрезвычайной языковой и диалектной пестроты, сильно мешавшей культурным связям не только между разными странами, но и между областями одного и того же государства, духовенство обладало единым международным языком, официальным и обиходным,- латынью, которую
оно объявило “священным” языком, т. е. языком религиозных текстов, церковной письменности и богослужения.
Прелаты были ближайшими советниками и министрами королей и князей, нуждавшихся в них как в лицах, способных дать идеологическое обоснование их власти. Как говорит Энгельс, церковь “…окружила феодальный строй ореолом божественной благодати” ‘. В связи с этим находится огромная экономическая сила духовенства, явившаяся результатом бесконечных земельных дарений. Бывали периоды, когда в руках церкви сосредоточивалось до одной трети всей земельной собственности.
Церковь обладала своей особой юрисдикцией, своим особым каноническим правом и, образуя нечто вроде “государства в государстве”, не признавала над собой и своими “подданными” власти светского суда, хотя сама старалась всячески влиять на него.
На протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею т е о к р а т и и, т. е. притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассуждение одного из виднейших “отцов церкви” Августина (IV-V вв.), изложенное им в трактате “О граде божием”. По мнению Августина, существуют два государства: государство “земное”, основанное на внешней власти, заботах о мирских делах и т. п., и государство “божие”, представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого.
Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти “духовным пастырям”.
В большинстве случаев теория священников и монахов расходилась с их жизненной практикой; часто должно было бросаться в глаза резкое несоответствие между претензиями духовенства на духовное руководство и его собственным невежеством, развращенностью и грубостью. Тем не менее, несмотря на пороки духовенства, почти до XIII в. церковь обладала монополией на образование. Энгельс говорил: “Средневековье развилось на совершенно примитивной основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древнюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала.
Единственным, что оно заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер”.
Единственными очагами образования долгое время оставались монастырские и епископские школы, в которых обучались почти исключительно лица, предназначавшиеся к духовному званию. Круг знаний, который преподавался в этих школах, был чрезвычайно ограничен. В V-VI вв. окончательно установлен состав дисциплин, которые церковь считала необходимыми для своих целей. Это были два цикла: т р и в и й, состоявший из грамматики, риторики и диалектики (так называлась в те времена формальная логика), и к в а д р и-в и й – геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Однако назначение этих наук было очень специальное.
Геометрия включала в себя элементарные знания о фигурах и чертежах, в частности необходимые для “возведения храмов”; арифметика и астрономия в первую очередь обучали способам исчисления дней церковных праздников; музыка сводилась к обучению петь или сочинять церковные гимны. Но еще существеннее этого практического ограничения преподаваемых сведений была та общая тенденция, которая вкладывалась в преподавание. Выше всего ставились “богооткровенные истины”, авторитет священного писания и “отцов церкви”. Свободное исследование, разум, опыт отрицались как опасный соблазн, путь к заблуждению.
Философия объявлялась “служанкой богословия”, и если церковное учение оказывалось в противоречии с фактами, то факты без колебания отвергались как иллюзия, как выражение “низшей реальности”, которой противопоставлялся мир “высшей реальности”, иррациональный мир чудес и благодати. Считалось, что следует именно в е р и т ь в то, что разум “не вмещает”.
Уже древнейшие “отцы церкви” – Иероним (IV в.), Августин (IV – V вв.),- односторонне толкуя первоначальное христианское учение, разработали аскетическую доктрину равнодушия к мирским благам и покорности всякой земной власти, поскольку земное существование согласно этой доктрине ничтожно по сравнению с вечной загробной жизнью. При этом утверждалось, что чем больше человек безропотно страдает в этой жизни, тем больше у него шансов получить вечное блаженство после смерти. Ясно, насколько аристократической верхушке общества было выгодно это учение, прививавшее народным массам слепую покорность и удерживавшее их от восстания.
Однако наряду с этим учением, господствовавшим в средневековой церкви, развивалась и другая доктрина, противоположная аскетической и отвечавшая уравнительным устремлениям всех угнетенных и обездоленных. Согласно этой доктрине, созвучной неоплатоническим идеям и редко находившей прямое выражение в письменных памятниках и документах, но жившей преимущественно в устной традиции, каждое явление природы есть самораскрытие божества и каждый человек есть “член тела Христова”, из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в каждом человеке заключается нечто “священное”, делающее последнего бедняка в известном смысле равным королю. Вообще же говоря, эта вторая доктрина постоянно оживает в уравнительных ересях средневековья, в религиозной оболочке ведущих борьбу с феодальным укладом.
Ибо, как указывает Энгельс, “…при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные – социальные и политические – доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости” .
(1 votes, average: 5.00 out of 5)