Чем дальше от начала и конца войны, тем болше осознаем мы величие народного повига. И тем больше – цену победы. Вспоминается первое сообщение об итогах войны: семь миллионов погибших. Потом надолго войдет в оборот другая цифра: двадцать миллионов погибших. Совсем недавно уже названо уже двадцать семь миллионов.
А сколько исколеченных, изломанных жизней? Сколько несостоявшихся счастий, сколько нерожденных детей, сколько слез материнских, отцовских, вдовьих, детских было пролито? Особо следует сказать о жизни на войне.
Жизни, которая, естественно, включает в себя бои, но только к боям не сводится. Главную неимоверную трудовую часть составляет быт войны. Об этом рассказывает Вячеслав Кондратьев в повести “Сашка”, которую “можно было назватьглубочайшим сущностным трагическим прозаизмом войны. 1943 год. Бои надо Ржевом.
С хлебом плохо. Нет курева. Нет боеприпасов. Грязь. Через всю повесть проходит основной мотив: битая-перебитая рота.
Почти сосвсем не тосталось однополчан дальневосточников. Из ста пятидесяти человек в роте осталось шестнадцать. “Все поля
в наших ” – скажет Сашка. Вокруг ржавая, набухшая красной кровью земля.
Но бесчеловечность войны не смогла обесчеловечить Сашку. Вот он полез, чтобы снять с убитого немца валенки. “Для себя ни за что бы не полез, пропади попадом эти валенки! Но Рожкова жалко. Его пимы насквозь водой пропитались – и за лето не просушишь”.
Хочется выделить самый главный эпизод опвести – историю с племенными немцами, которого не может Сашка, выполняя приказ, пустить в расход. Ведь написано было в листовке: “Обеспеченна жизнь и возвращение после войны”. И Сашка обещал немцу жизнь: “Тех, кто спалил деревню, поджгателей этих стрелял бы Сашка безжалостно. Если б попались”.
А как в бебружиого? Очень много видел Сашка смертей за это время. Но цена человеческой жизни не уменьшилась от этого в его сознании. Лейтенант Володько скажет, когда услышит историю про пленного немца: “Ну, Сашок…ты человек…” А Сашка ответит просто: “Люди же мы, а не фашисты”.
В бесчеловечной, кровавой войне человек остается человеком, а люди – людьми. Об этом и написана повесть: о страшной войне и сохраненной человечности. Десятилетия, это минимум со дня ВОВ, не ослабели интересы общества к этому историческому событию. Время демократизма и гласности, осветившее светом правды многие страницы нашего прошлого, ставит перед историками и литераторами новые и новые вопросы. Не прнимая лжи, малейшей неточности, в показе истогрической наукой минувшей войны, ее участник, писатель В. Астафьев сурово оценивает сделанное: “…к тому что написаноо войне, я, как солдат никакого отношения не имею, я был совершенно на другой войне…Полуправда нас измучила…” Эти и подобные, возможно, и жесткие слова приглашают обратиться наряду с традиционными произведениями Юрия Бондарева, Василия Быкова, Виктора Богомола к романам Астафьев “Пастух и пастушка”, “Жизнь и судьба” В. Гроссмана, повестям и рассказам Виктора Некрасова “В окопах Сталинграда”, К. Воробьева “Крик”, “Убиты под Москвой”, “Это мы, господи!”, В. Кондратьева “Сашка” и другие.
Это мы, господи!” произведение такой художественной значимости, что, по словам В. Астафьева “…даже в незавершенном виде…может и должно стоять на одной полке с русской классикой.” Мы еще очень мнго не знаем о войне, об истинной цене победы. Пролизведение К. Воробьева рисуют такие события ВОВ, которые не до конца известны взрослому читателю и почти не знакомы школьнику. Герои повести Константина Воробьева “Этом ы, господи!” и повести “Сашка” Кондратьева очень близки по мирновозрению, возрасту, характеру, события обеих повестей происходят в одних и тех же местах, возвращают нас, говоря словами Кондратьева “в самое крошево войны”, в самые кошмарные и бесчеловечные ее страницы”.
Однако у Константина Воробьева другой, по сравнению с Кондратьевской повестью лик войны – плен. Об этом написано не так уж и много: “Судьба человека” М. Шолохова, “Альпийская баллада” В. Быкова, “Жизнь и судьба” Гроссмана. И во всех произведениях отношение к пленным неодинаково. Сыромухов, герой Воробьева 70-х годов, говорит, что за мучение плена надо выдавать бред, а его опоненнт Хлыкин с яростью отвечает: “Да, бред. “Блудный сын” – получай и носи без првава снятия. И до сих пор многие воспринимают пленных как бледных сыновей и дочерей.
В заглавии повести “Это мы, Господи!” как-бы слышится голос – стон измученных: мы готовы к смерти, к тому, чтобы быть принятыми тобой, Господи. Мы прошли все круги ада, но свой крест несли до концпа, не потеряли в себе человеческое.” В заглавии и мысль о безмерном страдании, о том, что в этом страшном обличие полуживых существ, трудно узнать самих себя. О систее уничтожении людей-свидетелей нацистских преступлений, о злодеяниях с болью и ненавистью пишет К. Воробьев. Что давало силы бороться измученным, больным, голодным людям?
Ненависть к врагам, безусловно, сильна, но она не основной фактор. Все-таки главное – это вера в правду, добро и справедливость. А еще – любовь к жизни.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)