Один из соратников Н. Гумилева, Н. А. Оцуп, ввел удивительно точное определение небольшого (с начала 1880-х по 1917 год) периода развития русской литературы: Серебряный век. “По силе и энергии”, “по обилию удивительных созданий” поэзия этого времени была провозглашена достойной продолжательницей величайших художественных открытий русской классической литературы XIX века. Но поэты серебряного века не только развили традиции предшественников, но и создали неповторимые шедевры. На мой взгляд, поэзия этого периода – явление феноменальное даже для русской культуры. Источники столь удивительного явления помогают найти статьи И. Ф. Анненского, которого можно с уверенностью назвать предтечей акмеизма.
По мнению этого мыслителя, мастера стиха прошлого столетия жили чувством гармонии между человеческой душой и природой. В современности же он видел трагедию человеческого “я”, замученного “сознанием своего безысходного одиночества, неизбежного конца и бесцельного существования”. Исходом такого мироощущения становится то, что постепенно стираются грани между
реальным и фантастическим, а поэзия становится “все индивидуальнее и сосредоточеннее”. Неслучайно А. Блок уподобил раздвоенную и одинокую душу поэта врубелевскому Ангелу-Демону, “заломившему руки, познавшему сладострастие тоски, обладателю всего богатства мира, но – нищему, ничем не прикрытому, не ведающему, где приклонить голову”.
Общественные катаклизмы начала столетия рождали в душе художников ощущение того, что мир перевернулся, а потому возникало стремление разгадать причины дисгармонии мира и души и найти пути исцеления. На поэзию Серебряного века огромное влияние оказали учения таких религиозных философов, как В. Соловьев, Н. Федоров, Н. Бердяев и П. Флоренский, которые выдвигали идеи вечной, божественной красоты и видели спасение мира в слиянии с Душой Мира, Вечной Женственностью. Идеи эти были особенно близки творчеству символистов (А. Белый, К. Бальмонт, В. Брюсов, ранний А. Блок).
Д. Мережковский, идеолог так называемых старших символистов, считал, что новое мистическое искусство с помощью символов, вытекающих из тайных глубин души художника, должно открыть людям пути к постижению Божественной сущности мира. А. Белый полагал, что искусство существует в тесной связи с религией, и его задача – “передавать в субъективно-лирических излияниях” голос Мировой Души. Эстетические принципы символистов складывались в соответствии со стремлением открыть незримое и спасти мир. Вот, например, как формулирует идею своей книги “Пепел” А. Белый: “Пепел” – книга самосожжения и смерти, но сама смерть есть только завеса, закрывающая горизонты дальнего, чтобы найти их в ближнем”. Позже в русской поэзии выделилось направление, названное акмеизмом (“расцвет, высшая степень”) или адамизмом (“мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь”).
Н. Гумилев, организатор этой группы поэтов, в которую входили С. Городецкий, В. Кузьмин и, в ранний период творчества, А. Ахматова, О. Мандельштам, настаивал на иных, нежели чем у символистов, ценностях. Акмеисты утверждали чувство реальности, необходимость обращения к земному бытию и отточенное мастерство его воплощения. Гумилев считал необходимым признание “самоценности каждого явления”, вытеснение культа “неведомого” “детски мудрым, до боли сладким ощущением собственного незнания”. Однако ярко выражено и стремление привлечь внимание читателей не только к миру внешних явлений, но и к области более глубоких пластов человеческого бытия. Ассоциативный строй в стихах этих поэтов предметен, символистская многозначность образов отвергается.
Вот, к примеру, как описывает А. Ахматова атмосферу древних русских городов: Там белые церкви и звонкий, светящийся лед, Над городом древних алмазные русские ночи И серп поднебесный желтее, чем липовый мед. Одновременно с акмеистами на литературную арену выходят футуристы (В. Маяковский, В. Хлебников, Д. Бурлюк, ранний Б. Пастернак), позиция которых была скандально-эпатирующей: сбросить художников прошлого в “парохода современности”, отстаивать красоту “самоценного слова”.
Футуристы отрицали всю предшествующую культуру, в том числе старые ритмы и рифмы, грамматику языка, прежние темы. Футуристы – художники города, и они стремятся материализовать слово, воплотить в стихе стихию цвета (недаром многие из них были художниками) и звука, озвучить “безъязыкую” улицу. Работа над словом, звуками становилась самоцелью, иногда даже в ущерб смыслу. Взять, например, стихотворение В. Хлебникова “Перевертень”, каждая строчка которого – палиндром:
Кони, топот, инок. Но не речь, а черен он. Идем молод, долом меди… Развитие различных течений вело к ожесточению борьбы между ними. Но сравнить ее можно с соперничеством разных голосов в общем хоре, так как духовные запросы представителей всех направлений вытекали из общих мотивов.
Гумилев, к примеру, выступал против богоискательства символистов, но считал, что лишь поэзия в союзе с религией способна переродить человека. В цикле “Огненный столп” Гумилев вообще как бы протягивает руку отвергаемому и теоретически обличаемому символизму, погружаясь в мистическую стихию, причудливо переплетая вымысел с реальностью, делая поэтический образ многомерным и неоднозначным. Главное же сближение символистов и акмеистов в том, что смысл творчества они видят в поиске истины и красоты, живя постоянным ощущением пути. Символисты стремились силой творчества пробудить Божественное начало в земном существовании, акмеисты поклонялись таланту, “растворяющему” в творении искусства несовершенную жизнь.
Даже в творчестве футуристов отразились не только стремления создать искусство будущего, но и ощущение трагизма современной жизни. Отсюда возникают картины больного города, в котором властвуют вещи, и появляется стремление “перекроить” Землю (“Облако в штанах”). Само понятие серебряный век, на мой взгляд, еще не достаточно точно определено. Традиционно в его рамки не укладываются такие поэты-реалисты, как И. Бунин. М. Цветаева вообще стоит особняком, так как ее творчество не было связано ни с одним из течений.
Значительно переросли свои направления А. Ахматова, Б. Пастернак, О. Мандельштам. Все это, впрочем, говорит лишь об одном: поэзия серебряного века удивительна, но русская поэзия всего века двадцатого – явление еще более многогранное, неповторимое и загадочное.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)