“Серебряный век” русской поэзии

Начало двадцатого века… Грядущий вихрь социальных потрясений, кажется, должен, смести. Но при грохоте оружия – Русско-японской, первой мировой, других войн – музы не молчат. Я вижу, я слышу, я чувствую, как бьются раскаленные сердца поэтов, чьи стихи ворвались ныне и в нашу жизнь.

Ворвались – и едва ли забудутся. “Серебряный век” – это время ярких метафор, неустанных поисков глубинного смысла слов, звуков, фраз. Звезда, именуемая Полынью, явила свой лик земле – не ею ли озарены страницы стихов, долгое время недоступных нам? Анна Ахматова, Николай Гумилев, Марина Цветаева, Борис Пастернак – и, конечно же, великий Блок – они взывают к нам сквозь бури войн и потрясений, они зовут нас в свой богатый образный мир.

Я восхищаюсь поэзией Бориса Пастернака. Мне нравится его сердечная порывистость, доброта, одухотворенность, редкостная впечатлительность. Я вновь и вновь вижу перед собой страницы, покрытые его узорчатым и летящим, словно ветром подхваченным почерком.

Лирика, поэмы, повести, драматические переводы, мемуары, проза, явили нам огромный мир живых

и светлых образов, не всегда понятных сразу, но при вчитывании открывающих то, что можно было сказать именно так, именно этими словами. Живая современность всегда присутствовала в поэзии Пастернака – она была именно живая, всепроникающая, дышащая. “И окно по крестовине сдавит голод дровяной”, – тяжеловато для поверхностного взгляда, но при внимательном прочтении – здесь холод послереволюционных зим; окно, готовое “войти” в комнату, “сдавить” ее, а “голод” становится ее сущностью, как и сутью живущих в ней. При всем своеобразии лирики поэта читатели чутко отзывались даже на его “балладные” строки вроде: “Впустите, мне надо видеть графа”, не говоря о книгах стихов – таких, как “Поверх барьеров”, “Темы и вариации”, “На ранних поездах”.

Благоговение перед чудом жизни, чувство благодарности к ней – едва ли не главная тема стихов Пастернака. Он почти не знал границ между живой и неживой природой. “И через дорогу за тын перейти нельзя, не топча мирозданья”, – писал поэт, словно перекликаясь с Тютчевым, окруженным со всех сторон “пылающею бездной”, с Фетом, лирика которого была распахнута в беспредельность мироздания. Дожди и метели, зазимки и весенние ручьи, Урал и Север, родное поэту Подмосковье с его ландышами и соснами – все это первозданной чистотой красок вошло в душу Пастернака. “Это щелканье сдавленных льдинок”, – пишет он о поэзии, “вздрагивал дом, обливаясь дождем”…

Мир его – это нечто живое, ожившее под волшебной кистью художника. “Косится, смотрит, видит, узнает” – не напрасно именно так охарактеризовала Ахматова его пристальный взор, его “вникание”, “вживание” в окружающий мир. Вопросы о жизни и смерти, об искусстве, о самоутверждении человека с юношеских лет волнуют Марину Цветаеву, чья поэзия также вошла в мою жизнь и, думаю, осталась со мной навсегда. Ее стихи раскрывают обаяние глубокой и сильной натуры, не признающей стереотипов, навязанных кем-то догматов, необычайной во всем, Цветаева-поэт неотделима от Цветаевой-человека. Предельная искренность – вот что привлекает меня в ее стихах, написанных “так рано”.

Рано – для нашего не готового еще к попранию шаблонов сознания. Но поздно, очень поздно пришли эти строки в жизнь нашей страны. В каждой – сила характера, воли, личности. И лирический герой, а лучше, лирическое “я” в стихах Цветаевой – личность сильная, свободолюбивая, наделенная прекраснейшим из талантов – талантом жизнелюбия.

Не было в ее жизни далекой Елабуги, жуткой деревянной балки, а было – страстное желание понять, оценить, полюбить. Все таить, чтобы люди забыли, Как растаявший снег и свечу? Быть в грядущем лишь горсткой пыли Под могильным крестом? – не хочу! – восклицает поэтесса.

Лирическое “я” Цветаевой – человек действия, поступка. Безмятежное, спокойное существование – не для нее. Совсем иными мне кажутся стихи Анны Ахматовой. За каждым словом ее – та душевная боль, которую поэт несет миру, призывая его разделить страдания, а оттого становясь ближе и дороже каждому читательскому сердцу.

Стиль Ахматовой – та удивительная простота, которая всегда и характеризует подлинное чувство, та немногословность, что потрясает, тот лаконизм, что заставляет меня вглядываться в ее строки, ища в них разгадки волшебной гармонии, звенящей там. Брошена. Придуманное слово! Что же я, цветок или письмо?

А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо. Потеря друга, любимого – и это выражается столь лаконично, что словно испытываешь тот подступающий к горлу ком, который мучил поэтессу в этот миг. Образы легки и словно приглушены, но это – подавленные в себе явления подлинной муки скорбящей души.

Временами казалось поэтессе, что идет она “в никуда и в никогда”, что голос ее будет согбен и растоптан. Этого не произошло – стихи ее живут, голос ее звучит. “Серебряный век”… Удивительно емкие слова, точно определившие целый период развития русского стиха. Возвращение романтизма? – очевидно, в какой-то мере и так. В целом же – зарождение нового поколения стихотворцев, многие из которых покинули отринувшую их родину, многие погибли под жерновами гражданской войны и сталинского безумия.

Но права была Цветаева, воскликнувшая: Моим стихам, как драгоценным винам, – Настанет свой черед! И он настал. Многие сейчас все глубже и глубже постигают цветаевские строки, открывая для себя великие истины, зорко, охранявшиеся десятилетиями от постороннего глаза.