М. Л. Гаспарова “Очерк истории русского стиха” стих определяется как “речь, в которой, кроме общеязыкового членения на предложения, части предложений, группы предложений и пр., присутствует еще и другое членение – на соизмеримые отрезки, каждый из которых также называется “стихом”. Границы этих отрезков общеобязательно заданы для всех читателей (слушателей) внеязыковыми средствами: в письменной поэзии – обычно графикой (разбивкой на строки), в устной – обычно напевом или близкой к напеву единообразной интонацией” (Гаспаров 1984). В этом определении интонация относится к “внеязыковым средствам”, что, естественно, может вызвать ряд возражений и, главное, поставить под сомнение правомерность использования в данном контексте термина “речь”, если только он не употребляется в некотором метафорическом значении, не совпадающем со значением лингвистического термина (Parole).
То же относится и к понятию Поэтический язык, которое также может означать, например ‘язык поэта’ то есть, прежде всего, лексику или стиль его произведений. Правомерность
нетерминологического (метафорического) использования термина вряд ли следует оспаривать. С другой стороны, любой термин должен содержать признаки, позволяющие отождествить данное понятие со всеми остальными понятиями того же класса.
Иными словами, если речь идет о языке (пусть даже специфическом), последний должен обладать признаками, свойственными естественному языку, – в частности, располагать собственными знаковыми единицами и правилами их сочетаемости (= словарем и грамматикой). В предложенном М. Л. Гаспаровым определении говорится также о специфическом членении “поэтической речи”. Их этого определения следует, что основной единицей поэтического языка является стих.
В принципе, стих может быть минимальной единицей членения, но он не может рассматриваться как единица поэтического словаря.
Если, далее, предположить, что значимыми единицами внутри стиха являются слова, то поэтический язык попадет в категорию “подъязыков” (ср. “подъязык науки), правомерность выделения которых оправдывается специфическими характером их лексики. Налицо явная терминологическая неточность. Напротив, язык, сколь бы специфичен ни был его характер, должен члениться на минимальные единицы, отличные от соответствующих единиц естественного языка, т. е. слов.
В стихотворных разновидностях фольклора, прежде всего в эпосе, единицей членения является не слово, а формула, определяемая как “группа слов, регулярно используемая в одинаковых метрических условиях для выражения данной основной мысли” (Лорд 1995: 42). Метрическая обусловленность формулы предполагает ее зависимость от просодической структуры данного языка, т. е., с одной стороны, структуры слога (соотв. слогоделения) и ритмического членения речевой цепи и, с другой, собственно супрасегментных средств (ударение, интонация).
Все это вместе определяет строение метрической стопы и “соизмеримых отрезков”, стихов, т. е. элементов плана выражения, используемых в данной поэтической системе. Членение на стихи, представляющие собой своего рода аналог синтаксических структур, поддерживается интонацией, которая, таким образом, выполняет ту же функцию, что интонация во фразе (фонологическом единстве), соответствующей, по определению С. Карцевского, предложению (грамматическому единству), ср. “Фраза – это единица актуализированного сообщения, не обладающая собственной грамматической структурой, но имеющая фонетическую структуру, т. е. интонацию” (Karcevskij 1931: 190). Синтаксический строй обусловливает структуру формулы как словосочетания (“группы слов”).
Значение формулы связано со словарем данного языка, прежде всего через значение своих компонентов. Однако в целом оно не является простой суммой компонентов формулы. Поскольку формула – это единица текста, ее семантика определяется семантикой целого текста или его части, в данном случае – поэтической “темы”, являющейся основным структурным компонентом эпического текста (см.
Лорд 1995: Глава 4). Постоянство эпитетов (одна из самых характерных черт традиционной поэзии) зачастую лишает эпитет самостоятельного значения, уподобляя его морфеме или даже субморфу. Например, Стольный град в сочетании Стольный град Киев никак не меняет значения слова Киев: былинный Киев – всегда Стольный град (о возможности совпадения значения части слова со значением целого слова на примере Сувор – и Суворов см. Касевич 1988: 129-130).
В сербском эпосе топонимы Прилип, Стамбол в сочетаниях У Прилипу, у Стамболу значат просто “город”; на их месте может быть любой другой город, название которого в дательном падеже трехсложно, например, Травник (у Травнику) или Кладуша (У Кладуши). То же относится и к сочетанием предлогов с именами нарицательными, например, А у кули “в башне” А у двору “во дворце” (см.
Лорд 1995: 48); такие сочетания обозначают просто “нахождение в каком-то месте”. Функция предлога здесь также состоит в первую очередь в заполнении метрической позиции (добавление слога), ср. По дороге и Дорогою, соответственно, статус его как самостоятельного слова, проблематичный в принципе, еще более снижен.
Если с точки зрения структуры данного (естественного) языка, формула представляет собой сочетание более или менее самостоятельных элементов (слов), то в поэтическом языке она представляет собой инвариант, объединяющий варианты, входящие в формульную систему.
Элементы формулы можно, таким образом, уподобить морфам, варьирующим в зависимости от позиционных, в данном случае метрических условий – структуры стиха в целом и структуры стопы, аллитерационной схемы и т. д., то есть, всего того, что лежит в основе поэтики данной традиции. Сходные явления имеют место и в авторской поэзии, “грамматика” которой также определяется законами соответствующей литературной традиции. Так, появление словоформы Шага в стихотворении А. Суркова “Землянка” (1941) обусловлено рифмой (Снега). В принципе, здесь допустимо использование любой другой формы на – Га при условии сохранения “основной мысли” стиха в целом. Данная основная мысль (‘малое расстояние’) реализуется в сочетании словоформы Шага с числительным Четыре.
Такое сочетание является уникальным/авторским, (ср. фразеологизм Два шага); использование числительного Четыре в нем обусловлено исключительно метрической схемой, требующей наличия в данной позиции трехсложной формы или же – на месте всего сочетания Четыре шага – пятисложной формы. Таким образом, числительное Четыре, в сущности, утрачивает здесь свое словарное значение, а вместе с ним и статус самостоятельного слова, что свойственно любым поэтическим “надставкам” (термин Г. Шенгели, см.
Шенгели 1990: 176), уподобляющимся – но только в этом (структурном) отношении – элементам формул традиционной (фольклорной) поэзии. Полной аналогии между эпической формулой и сочетанием знаменательного слова и “надставки” или между формулой и клишированным сочетанием авторской поэзии нет и не может быть. Во-первых, главное свойство формулы – Полезность: в отличие от поэта литературной традиции, сказитель устной традиции нуждается в формуле для непрерывного исполнения песни).
Во-вторых, в отличие от авторской поэзии, устная традиция не стремится к оригинальности ни в плане содержания, ни даже в плане выражения. Вследствие этого формулы являются Инвентарными единицами данной фольклорной традиции, тогда как сочетания типа Четыре шага или даже более устойчивые клише возникают ad hoc, подчиняясь исключительно правилам, заданным метрической схемой. В стихотворении С. Маршака “Рассказ о неизвестном герое” использование того же сочетания (Четыре шага) вызвано сходными причинами: рифма на – га (нога), метрическая позиция, необходимость трехсложной формы (Еле стоит
На карнизе нога,
До балкона –
Четыре шага) . Значение числительного не вполне совпадает с нейтральным словарным: Четыре здесь означает ‘большое расстояние’, ср.: Вот он прошел половину пути.
Надо еще половину пройти.
Шаг. Остановка
Другой. Остановка. Заметим, что и “два (шага)”, которыми измеряется половина пути, отличаются от соответствующего фразеологизма, равно как и от Четыре (шага) у А. Суркова, где значение (малого) расстояния передается всем сочетанием. Если не выходить за пределы двух текстов (А.
Суркова и С. Маршака), то изменение статуса данного элемента, можно уподобить превращению в самостоятельное слово морфемы – burger в hamburger: hamburger – cheeseburger – Burger (King). Аналогия эта вполне уместна, поскольку у Маршака Четыре наделяется коннотативным значением, отсутствующим в нейтральном словарном значении. То, что значение числительного у С. Маршака отличается от значения Четыре (собственно, Четыре шага) у А. Суркова не меняет дела: противопоставление Ham-burger : cheese-burger также меняет первоначальное значение морфемы Ham – (в Hamburg).
Таким образом, изменение статуса данного элемента происходит в пределах поэтического языка, отражая в одном случае его грамматику (Сурков), в другом – словарь (Маршак). Оригинальность авторского текста достигается, среди прочего, повышением статуса того или иного элемента по сравнению с обиходным языком или же элемента, который – в другом тексте – может быть просто заполнителем метрической позиции. Такое повышение статуса также может быть результатом соответствующего членения стихотворного текста, например, в случае анжамбана, ср. у И. Бродского: Всего лишь вымысел, а не
Пророчество. Интересно, что анжамбан сохранен и в переводе, выполненном Д. Ригсби совместно с автором: A fact unthinkable for an
Eye (как и не оригинала, an находится в метрически сильной позиции. Тот же прием использован и в стихах, написанных И. Бродским по-английски, ср.
Ink –
Like pond; my so –
Called tongue; while all its agony let’s ration –
Alize; of making up these things, of spin –
Ning water. Последний пример в точности повторяет тот же прием, использованный У. Х. Оденом в стихотворении 1935 г.: And the shingle scrambles after the suck –
– ing surf. В идеале авторская поэзия должна содержать минимум “надставок”, используя только слова, либо совпадающие по значению с обиходными, либо слова обладающие коннотациями, которыми наделил их автор, т. е. метафорами, либо, наконец, элементы, которые обретают статус слова в пределах в пределах поэтического текста (-Alize, – ing и т. п.). В этом состоит одно из отличий авторской поэзии от фольклорной: в последнем случае несовпадение сегментации на слова и формулы является главным свойством поэтического языка, тогда как в авторской поэзии такая возможность существует лишь в принципе.
Примечания 1. Этот и подобные примеры неоднократно обсуждались с Б. Н. Путиловым, который считал, что русские былины подтверждают членим ость эпоса на единицы, отличные от слов. 2. Пример подсказан А. А. Лукиной. Литература Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика.
Рифма. Строфика. М., 1984.
Касевич В. Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. М., 1988.
Лорд А. Б. Сказитель. М., 1995. Шенгели Г. О моей работе
Литературная учеба. Кн. 6. 1990. Karcevskij S. Sur la phonologie de la phrase
TCLP. T. 6. 1931.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)