То, что не высказал я, Сильнее того, что сказал. Из японского стихотворения Запад и Восток…
Не секрет, что эти понятия обычно резко противопоставляют друг другу. В чем же причина? Только ли в географии? И что имел в виду Киплинг, когда говорил, что “…вместе им не сойтись”? В поисках ответов на эти вопросы попытаемся определить границу между Западом и Востоком.
Для одних ею могут быть Уральские горы или какой-то определенный меридиан. Для тех же, кто так или иначе соприкоснулся с самобытной восточной культурой, философией взглядов на мир, ответ может быть иным: “В душе, например…” Интересна в этом смысле японская литература. С русским художественным словом ее сближает, пожалуй, лишь то, что обычно имеет место в художественной культуре вообще: смена стилей, направлений.
Специфика же японской литературы состоит в том, что никогда в ходе своей истории одна творческая манера полностью не зачеркивала другую. Общность определенных эстетических принципов свойственна буквально всем представителям японского художественного творчества. , Так, например, известное
японское пятистишие (танка) характером своей поэтики, особенностями стихосложения восходит к народной песне. Поэтическим каноном для многих поколений стала антология японской лирики “Кокинсю” 905 г. (“Собрание старых и новых песен”).
Выражаясь традиционно, можно сказать, что центральное место в японской лирике занимают любовь и природа. Распрощавшись с тобой, я побрел одиноко, печально через лес – ко затем, на пригорок взойдя, увидел облака весенние в небе… Что ж, в танка действительно присутствует лирический герой с его любовными переживаниями. Но и его глубокое чувство, и весенние облака являются как бы проявлением чего-то общего на более глубинных уровнях существования.
Ведь согласно древним японским верованиям все живое имеет душу. Поэтому природный мир для поэта является таким же определяющим фактором его жизни, как и чувства к любимой: Я в дождливую ночь так соскучился по пионам, что, фонарь прихватив, вышел в сад побродить немного и цветы заодно проведать. Из названных примеров танка можно сделать и еще один вывод, касающийся японского стихотворения: “Японское искусство не терпит торопливости, бездумного скольжения по поверхности… Прекрасное создание искусства как бы ищет того, кто способен к сотворчеству, и лишь перед ним раскрывается до конца”. Автор этой цитаты В. Маркова не случайно употребляет слово “сотворчество”.
Оно принципиально важно для понимания особенностей японского национального искусства вообще. Русский мастер может из мрамора ваять статую, из глины лепить кувшин. Японский же входит в незримое общение с живым материалом, как бы прислушиваясь к самой природе, И тогда само дерево, например, подсказывает плотнику форму, цвет и объем изготавливаемого предмета. Особенность восприятия японской лирики во многом определена ее поэтическим строем.
Так, танка имеет строгий слоговой объем (54-7+5+7+7 построчно). Причем в первых трех строках заключена главная мысль, в двух последних – вывод. Не менее известный жанр японской поэзии, выделившийся в свое время из танка, – хокку, или хайку.
Это стихотворение, состоящее из трех строк, обладает еще большим лаконизмом и выразительностью. Тематика опять-таки касается слияния человека и природы: Ива склонилась и спит; и кажется мне, что соловей на ветке – это ее душа.
Дыхание осени, ощущение ее свежести и в то же время легкая грусть присутствуют в хокку об “унылой поре” года: “Осень уже пришла!” – Шепнул мне на ухо ветер, Подкравшись к подушке моей. Одна из особенностей японского стихотворения – погруженность в быт. На первый взгляд может показаться странным, что три строчки могут вмещать в себя все многообразие жизни, будучи зацикленными на быте.
Ответ на этот вопрос дает эстетический принцип дзэн-буддизма, открывший возможность “просветления” в условиях обыденной жизни. Любое событие, явление повседневности заслуживает пристального внимания, поскольку оно может стать толчком к “озарению”. Интересно в этом смысле стихотворение известного монаха, врачевателя Мацуо Басе под названием “Кошечка кричит”: Кошечка кричит. Каша ей не по нутру, или влюблена?
Кстати сказать, этот великий мастер хокку за всю свою жизнь не написал на бумаге ни одной строчки (пять сборников его стихов смогли “материализоваться” благодаря его ученикам). Такое поведение поэта как бы подтверждает наиболее крайнюю позицию вышеупомянутой эстетики дзэн-буддизма: чтобы изображать явления максимально подобными природе, лучше их вообще не изображать… Закономерен и понятен тот факт, что читатель, как правило, знакомился сразу с рядом следовавших друг за другом трехстиший (священное число 10, иногда 8 хокку). Ведь многие подобные сочинения трудно понять вне контекста. Так, цикл “Покидая гостеприимный дом” уже своим названием делает содержание вполне понятным (хотя, конечно, возможны ассоциации):
Из сердцевины пиона Медленно выползает пчела… О, с какой неохотой! А вот с чем были связаны чувства Токи Дзэммаро, понять сложнее: Ноги с кровати спустил, но тапочек там не нащупал – и опять завалился спать…
Только ли о тапочках, а также их хозяине-соне идет речь? Может быть, это о нашей инертности?.. Понятно, что японское стихотворение предоставляет читателю возможность самому следовать за собственными же ассоциациями.
Но что бы ни говорили об избирательности зрителя, на которую рассчитано японское искусство, некоторые его элементы вполне понятны и созвучны современному европейцу (опять-таки с позиции того же европейца): То ли жить надо, чтобы работать, То ли работать – чтоб жить? Никак не пойму…
Очень многое можно прочесть в танка и хокку, если учесть, что японский лирик как бы берет мир пригоршнями и любуется каждым проявлением жизни, находя в нем многоликость, неповторимость, красоту: Все видели на свете мои глаза – И вернулись к вам, белые хризантемы.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)