Однажды мы с отцом отправились на охоту. Это было в начале зимы.
На закате возле Орехового леса собака наконец-то взяла заячий след. Сюда, наверное, еще на рассвете зверь отправился на лежку. Мы подошли к опушке.
Собака тотчас скрылась в гуще запорошенных снизу снегом деревьев, оцепенелых в вечерней стуже.
– Станешь вот здесь, на дороге, – отец показал на ряды молодых сосенок, которые полосой протянулись от леса по полю, вдоль бугра.
Мороз крепчал. Он, видимо, сильно мешал работать гончей Альфе: из чащи редко-редко доносился ее певучий голос. “Динь!” – точно сильно натянутая струна разрывалась в стылом студеном воздухе. И снова надолго ни звука, ни шороха.
Стоять на месте, переминаться, утаптывать под собой снег надоело. К тому же я начал замерзать: ноги мерзли, мороз пробирался за воротник, подкрадывался к телу через рукава. Отец куда-то скрылся.
Мне, конечно, было известно, что русак под гончей ходит одним и тем же кругом. “Но даже если собака тотчас начнет гон, – рассуждал я, – разве успеем мы засветло выбрать лаз и дождаться на кругу возвращения
зверя?” И я зашагал вниз, вдоль опушки.
“Ай-яй-яй!” – вдруг заголосило, запело, застонало в лесу. Это заливалась Альфа. Сломя голову я бросился вверх на взгорок.
Колючий воздух распирал легкие. Я стремился снова занять пост, с которого только что малодушно дезертировал. Но не успел: на умятом мною “пятачке” стоял теперь отец.
А мгновением позже мимо меня с прижатыми к серовато-рыжей шерсти черными кончиками ушей во весь опор проскакал на гору лобастый, долгожданный русак… Пусть живет!
Вот такая охота у нас получилась – без единого выстрела.