“Настоящий писатель то же, что древний пророк: он видит четче, чем обычные люди” (А. П. Чехов)

“Настоящий писатель то же, что древний пророк: он видит четче, чем обычные люди” (А. П. Чехов). (По одному или нескольким произведениям русской литературы XIX века) “Поэт в России больше, чем поэт”, эта мысль давно уже привычна для нас. Действительно, русская литература, начиная с XIX века, стала носительницей важнейших нравственных, философских, идеологических воззрений, а писатель начал восприниматься как особый человек пророк. Уже Пушкин именно так определил миссию настоящего поэта. В своем программном стихотворении, так и названном “Пророк”, он показал, что для выполнения своей задачи поэт-пророк наделяется совершенно особыми качествами: зрением “испуганной орлицы”, слухом, способным внимать “неба содраганье”, языком, подобным жалу “мудрыя змеи”.

Вместо обычного человеческого сердца посланец Бога “шестикрылый серафим”, готовящий поэта к пророческой миссии, в его рассеченную мечом грудь вкладывает “угль, пылающий огнем”. После всех этих страшных, болезненных изменений избранник Неба вдохновляется на свой пророческий путь самим

Богом: “Востань пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись волею моей…”. Так стала определятся с тех пор миссия истинного писателя, который несет людям слово, внушенное Богом: он должен не развлекать, не доставлять своим искусством эстетическое наслаждение и даже не пропагандировать какие-то, пусть и самые замечательные идеи; его дело “глаголом жечь сердца людей”. Насколько тяжела миссия пророка осознал уже Лермонтов, который вслед за Пушкиным продолжил исполнение великой задачи искусства.

Его пророк, “осмеянный” и неприкаянный, гонимый толпой и презираемый ею, готов бежать обратно в “пустыню”, где, “закон Предвечного храня”, природа внемлет его посланцу. Люди же часто не хотят слушать пророческие слова поэта слишком хорошо он видит и понимает то, что многим не хотелось бы услышать. Но и сам Лермонтов, и те русские писатели, которые вслед за ним продолжили исполнение пророческой миссии искусства, не позволили себе проявить малодушие и отказаться от тяжкой роли пророка. Часто их за это ждали страдания и печали, многие, как Пушкин и Лермонтов, безвременно погибали, но на их место вставали другие. Гоголь в лирическом отступлении из УП главы поэмы “Мертвые души” открыто сказал всем, сколь тяжек путь писателя, глядящего в самую глубину явлений жизни и стремящегося донести до людей всю правду, сколь бы неприглядна она ни была.

Его готовы не то что восхвалять как пророка, а обвинить во всех возможных грехах. “И, только труп его увидя, / Как много сделал он, поймут, / И как любил он ненавидя!” так написал о судьбе писателя-пророка и отношении к нему толпы другой русский поэт-пророк Некрасов. Нам сейчас может показаться, что все эти замечательные русские писатели и поэты, составляющие “золотой век” отечественной литературы, всегда так высоко почитались, как в наше время. Но ведь даже ныне признанный во всем мире пророком грядущих катастроф и предвестником высшей истины о человеке Достоевский только в самом конце своей жизни стал восприниматься современниками как величайший писатель. Воистину, ” нет пророка в своем отечестве”!

И, вероятно, сейчас где-то рядом с нами живет тот, кто может быть назван “настоящим писателем”, подобным “древнему пророку”, но захотим ли мы прислушаться к тому, кто видит и понимает больше, чем обычные люди, это и есть главный вопрос.