Роман Д. Апдайка “Кентавр” принадлежит одновременно к мифологическому и вместе с тем растущему из земли искусству. Как пересказать самое дорогое воспоминание? Как воссоздать для любимой девушки свой мальчишеский мир? Как это сделать, если прошлое, как и настоящее, зыбко, неустойчиво, очертания их расплываются и едва уловима грань между тем, что было, и тем, что кажется, между порядком и хаосом? Именно таков мир в романе “Кентавр”.
Художник Питер Колдуэлл разговаривает со своей возлюбленной, рассказывает ей о себе, о детстве, о своем отце, думает о настоящем, возвращается в прошлое. Не сразу понимаешь, когда происходит действие: в 1947 году или пятнадцать лет спустя, или вообще во времена кентавров. Можно, конечно, попытаться пересказать книгу в хронологической последовательности, прозаически “вытянуть” ее в том порядке, в котором происходили события, отобрав только эпизоды реальные, отбросив мифологию. Но упорядочивать роман Апдайка таким способом нельзя:. в искусстве от перемены мест слагаемых сумма всегда меняется. Мир в романе “Кентавр” – это мир, в
котором причудливо смешаны вчера и сегодня.
Но книга Апдайка не ребус, рассчитанный лишь на изощренную сообразительность и специальные знания. Ее можно воспринимать как сказку, и тогда не покажется странным, что герой романа все еще живет и действует после того, как мы прочитали посвященный ему некролог, что в учителя стреляют не из традиционной рогатки, а его ранят настоящей стрелой. Много в книге причудливого вымысла. А боль от ранения – истинная. Для чего живет человек?
Об этом всегда спрашивали герои Апдайка, об этом тоскливо спрашивают представители семьи Колдуэллов в трех поколениях. Что же противостоит хаосу? Той черной пропасти, в которую неизбежно попадает рано или поздно и в которую сегодня ежеминутно может быть повержено все человечество? Что защищает, что ограждает человека от хаоса, что же дает силу жить?
Может быть, спасет религия? Но она не спасла и деда-священника, так тосковавшего на смертном одре. Его печальный опыт закрыл путь к религий для его сына и внука. Множество людей защищает от хаоса другая вера – вера в возможность преобразования общества.
Но у героев Апдайка, да и у него самого, ее нет. От хаоса могут спасти и разные виды человеческих ощущений: причастности к родине, городу, заводу, школе, а также осознание связи с другими людьми. Но герой Апдайка одинок.
Не может помочь ему и любовь. Жена уже плохо слышит своего мужа. Возникшее было чувство к Вере Гаммел ближе к миру фантастическому, чем к реальности. Но все-таки мир и человек в романе Апдайка не тонут в хаосе.
Опора Джорджа Колдуэлла – доброта. Он – странный человек, ведет себя странно. Даже его уродливая, найденная в ящике для утиля шапочка, столь ненавистная сыну, – это ведь, по сути, шутовской колпак, только что без бубенцов. По реакции на мир, по интонациям речи герою уже не шестнадцать, а пятьдесят, и все равно он нисколько не повзрослел.
Он чувствует свою ответственность за всех людей. Доброта Колдуэлла, однако, не вознаграждается. Герой обречен, потому что он беспомощен, добр и жалок. Его доброта не достается сыну в наследство.
Питер и не пытается подражать отцу. Он из другого теста. Он по-иному противостоит хаосу. С детства он воспринимает мир в зримых очертаниях, в красках.
Питер становится художником. Запечатлеть на полотне ускользающие мгновения, удержать этот свой мир…. Ведь больше никто, ни один человек на земле так не увидит, не изобразит маленькую ферму близ городка Олинджер в штате Пенсильвания. И тогда крошечный этот мирок тоже канет в Лету вслед за другими бесчисленными мирами и мирками.
Но писатель Апдайк вовсе не подчиняется природе. Он ее преобразует, он властно творит свой мир. Мифология – при всех снижающих подробностях о жизни богов – все же сохраняет в романе значение нормы, образца, гармонии. Стремление к гармонии, к эстетическому порядку у Апдайка глубоко противоречиво: он хочет дать слепок той части хаоса, в которой и живут его герои, то есть неизбежно впустить хаос на свои страницы.
Но вместе с тем и обуздать его, удержать ускользающее, странное, причудливое. Если полностью довериться писателю, его реальность и фантазия предстают во все более стройном, единственном в своем роде сочетании. В первой же главе ясно, как сочетаются разные планы у Апдайка. Учителя ранило стрелой. Ему больно, а класс смеется.
Смех противный, он переходит “в визгливый лай”. У самого учителя видения одно страшнее другого: то ему кажется, что он – огромная птица, то, что его мозг – кусок мяса, который он спасает от хищных зубов. Он бежит из класса, закрывая дверь, “под звериный торжествующий рев”. Столь же отвратительно и возвращение в класс. Колдуэлл боится.
И не зря. Потому что в класс пришел директор школы Зиммерман. Он одновременно и Зевс-громовержец.
Стрела Колдуэлла – громоотвод. Класс ведет себя подло, подыгрывает директору, а Колдуэлл позволяет издеваться над собой. С огромным трудом учитель заставляет себя продолжить урок. Он делает это увлеченно, талантливо, но его никто не слушает.
И герою невольно кажется, что учитель он плохой, и жизнь прожита зря. Вот та реальность, что встает за фантасмагорией мыслей, ощущений, поступков в первой сцене романа. Раненый Колдуэлл бежит из класса, из школы в гараж Гаммела, где ему вынимают стрелу.
Вокруг еще реалии города Олинджера, – школа, трамвай, склад, ящик из-под кока-колы… Но эти реалии уже вытесняются мифологическими, Колдуэлл уже цокает копытами, при разговоре о современных детях он вспоминает своих учеников – Ахилла, Геракла, Ясона, гараж похож на пещеру, а когда он уходит, вслед ему гогочут циклопы. Все это напоминает какой-то хаос.
Однако и хаосу и страху все-таки противостоит человек. Вот как скажет об этом учитель, заканчивая тяжелый урок: “Минуту назад, с отточенным кремнем, с тлеющим трутом, с предвкушением смерти появилось новое животное с трагической судьбой, животное…” – зазвенел звонок, по коридорам огромного здания прокатился грохот; дурнота захлестнула Колдуэлла, но он совладал с собой… Переходы из одного художественного мира в другой у Апдайка не всегда плавны, подчас они головокружительны. Тогда сбивается настройка на одну волну, и все мертвеет, обнажается конструкция, за блистательной сценой видны пыльные задники декораций.
Автор сам это чувствует, ведь Питер недаром говорит: “Последнюю грань мне не преодолеть”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)