Во сне ты горько плакал
Был один из летних теплых дней…
Мы с товарищем стояли и разговаривали возле нашего дома. Ты же прохаживался возле нас, среди цветов и травы, которые были тебе по плечи, и с лица твоего не сходила неопределенная полуулыбка, которую я тщетно пытался разгадать. Набегавшись по кустам, подходил к нам иногда спаниель Чиф. Но ты почему-то боялся Чифа, обнимал меня за колено, закидывал назад голову, заглядывал мне в лицо синими, отражающими небо глазами и произносил радостно, нежно, будто вернувшись издалека: “Папа!” И я испытывал какое-то даже болезненное наслаждение от прикосновения твоих маленьких рук.
Случайные твои объятия трогали, наверно, и моего товарища, потому что он замолкал вдруг, ершил пушистые твои волосы и долго задумчиво созерцал тебя…
Друг застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег… Как, когда вошла в него эта страшная неотступная мысль? Давно, наверно…
Ведь говорил же он мне не раз, какие приступы тоски испытывает ранней весной или поздней осенью. И были у него страшные ночи, когда мерещилось, что кто-то
лезет в дом к нему, ходит кто-то рядом. “Ради Бога, дай мне патронов”, – просил он меня. И я отсчитал ему шесть патронов: “Этого хватит, чтобы отстреляться”.
И каким работником он был – всегда бодрым, деятельным. А мне говорил: “Что ты распускаешься! Бери пример с меня. Я до глубокой осени купаюсь в Яснушке! Что ты все лежишь или сидишь!
Встань, займись гимнастикой”. Последний раз я видел его в середине октября. Мы говорили о буддизме почему-то, о том, что пора браться за большие романы, что только в ежедневной работе и есть единственная радость. А когда прощались, он вдруг заплакал: “Когда я был такой, как Алеша, небо мне казалось таким большим, таким синим.
Почему оно поблекло?.. И чем больше я здесь живу, тем сильнее тянет меня сюда, в Абрамцево. Ведь это грешно – так предаваться одному месту?” А три недели спустя в Гагре – будто гром с неба грянул!
И пропало для меня море, пропали ночные юры… Когда же все это случилось? Вечером? Ночью? Я знаю, что на дачу он добрался поздним вечером.
Что он делал? Прежде всего переоделся и по привычке повесил в шкаф свой городской костюм. Потом принес дров для печки. Ел яблоки. Потом он вдруг раздумал топить печь и лег.
Вот тут-то, скорее всего, и пришло это! О чем вспоминал он на прощание? Плакал ли? Потом он вымылся и надел чистое исподнее… Ружье висело на стене.
Он снял его, почувствовав холодную тяжесть, стылость стальных стволов. В один из стволов легко вошел патрон. Мой патрон.
Сел на стул, снял с ноги башмак, вложил в рот стволы… Нет, не слабость – великая жизненная сила и твердость нужна для того, чтобы оборвать свою жизнь так, как он оборвал!
Но почему, почему? – ищу я и не нахожу ответа. Неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, определяя весь ход нашей дальнейшей жизни?.. Душа моя бродит в потемках…
А тогда все мы еще были живы, и был один из тех летних дней, о которых мы вспоминаем через годы и которые кажутся нам бесконечными. Простившись со мной и еще раз взъерошив твои волосы, друг мой пошел к себе домой. А мы с тобой взяли большое яблоко и отправились в поход.
О, какой долгий путь нам предстоял – почти километр! – и сколько разнообразнейшей жизни ожидало нас на этом пути: катила мимо свои воды маленькая речка Яснушка; на ветках прыгала белка; Чиф лаял, найдя ежа, и мы рассматривали ежа, и ты хотел тронуть его рукой, но ежик фукнул, и ты, потеряв равновесие, сел на мох; потом мы вышли к ротонде, и ты сказал: “Какая ба-ашня!”; у речки ты лег грудью на корень и принялся смотреть в воду: “Павают ыбки”, – сообщил ты мне через минуту; на плечо к тебе сел комар: “Комаик кусил…” – сказал ты, морщась. Я вспомнил о яблоке, достал его из кармана, до блеска вытер о траву и дал тебе. Ты взял обеими руками и сразу откусил, и след от укуса был подобен беличьему…
Нет, благословен, прекрасен был наш мир.
Наступало время твоего дневного сна, и мы пошли домой. Пока я раздевал тебя и натягивал пижамку, ты успел вспомнить обо всем, что видел в этот день. В конце разговора ты два раза откровенно зевнул.
По-моему, ты успел уснуть прежде, чем я вышел из комнаты. Я же сел у окна и задумался: вспомнишь ли ты когда этот бесконечный день и наше путешествие? Неужели все, что пережили мы с тобой, куда-то безвозвратно канет? И услышал, как ты заплакал.
Я пошел к тебе, думая, что ты проснулся и тебе что-то нужно. Но ты спал, подобрав коленки. Слезы твои текли так обильно, что подушка быстро намокала.
Ты всхлипывал с горькой, с отчаянной безнадежностью. Будто оплакивал что-то, навсегда ушедшее. Что же ты успел узнать в жизни, чтобы так горько плакать во сне? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий? “Сынок, проснись, милый”, – теребил я тебя за руку.
Ты проснулся, быстро сел и протянул ко мне руки. Постепенно ты стал успокаиваться. Умыв тебя и посадив за стол, я вдруг понял, что с тобой что-то произошло, – ты смотрел на меня серьезно, пристально и молчал! И я почувствовал, как уходишь ты от меня. Душа твоя, слитая до сих пор с моей, теперь далеко и с каждым годом будет все дальше.
Она смотрела на меня с состраданием, она прощалась со мной навеки. А было тебе в то лето полтора года.
Вариант 2
Был летний теплый день…
Мы с товарищем разговаривали возле дома. Ты же ходил возле нас, где росло большое количество цветов, которые доставали тебе по плечи. На твоем лице сияла улыбка, которую я не мог разгадать. Возле нас иногда пробегал спаниель Чиф.
По какой-то причине ты боялся его и бросался к моей коленке. Чувствуя твое прикосновение, я испытывал необъяснимое удовольствие. Неожиданные твои объятия трогали не только меня, но и моего друга, который в такие моменты затихал и гладил твои волосы.
Друг покончил с собой поздней ночью, он просто себя застрелил. Откуда у него эти мысли, непонятно. Постоянно ему казалось, что кто-то ходит рядом. Он всегда просил патроны, я давал ему шесть патронов, этого хватило бы отстреляться.
Он всегда делал мне замечания и говорил, чтобы я брал с него пример.
Последний раз его я видел в середине октября, тогда мы обсуждали буддизм и великие романы. Он говорил, что нужно начинать их писать. Ведь, повседневная работа приносит постоянную радость. Прощаясь, он вдруг проронил слезу и спросил, почему ему небо раньше казалось большим и синим, а сейчас – блеклым. Для него пропало все, но когда и как, же это произошло.
Скорее всего, это было вечером. Как обычно, вернувшись, домой поздно вечером, он снял свой костюм и поместил его в шкаф, занялся топить печь и лег. Вот именно в этот момент все и началось. В ствол ружья вошел мой патрон и все. Нет, это не слабость!
Только твердый человек может вот так прервать свою жизнь.
Почему все так? – я не могу найти ответ. Неужели каждый з нас когда-то смог на такое пойти?.. Я ни чего не вижу в темноте… Тогда мы были все живы и с радостью вспоминали бесконечные моменты, прощаясь со мной, мой друг тебе вспушивал волосы и направлялся в противоположную сторону. В этот момент мы с тобой брали яблоко и шли в поход.
Не все-таки наш мир был замечательным.
Пришло время тебе днем спать, и мы отправились с тобой домой. Пока я дошел до комнаты и раздел тебя, ты уже много раз успел зевнуть, а главное, ты вспомнил все, что происходило в сегодняшнем твоем дне. Мне было тогда интересно, вспомнишь ли ты когда-то этот день, наши путешествия?
Я направился к тебе, чтобы успокоить. Но ты спал, а слезы твои текли градом. Ты сильно всхлипывал, будто что-то оплакивал.
Я быстро тебя разбудил, умыл и накормил, но ты продолжал сидеть серьезным. Твое молчание мне подсказывало, что что-то у тебя случилось. Твоя душа всегда будет слита с моей, мой сынок.
Она прощалась со мной в то лето, а тебе было всего полтора года.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)