Уже написан Вертер
…Он спит, и ему видится, что он на дачном полустанке и ему надо перейти полотно, на котором остановился поезд. Нужно подняться, пройти через тамбур, и окажешься на другой стороне. Однако он обнаруживает, что другой двери нет, а поезд трогается и набирает ход, прыгать поздно, и поезд уносит его все дальше. Он в пространстве сновидения и понемногу как будто начинает припоминать встречающееся на пути: и это высокое здание, и клумбу петуний, и зловещий, темного кирпича гараж.
У ворот его стоит человек, помахивающий маузером. Это Наум Бесстрашный наблюдает, как бывший предгубчека Макс Маркин, бывший начоперотдела по прозвищу Ангел Смерти, правый эсер Серафим Лось и женщина – сексот Инга раздеваются, перед тем как войти во мрак гаража и раствориться в нем. Это видение сменяется другими.
Его мать Лариса Германовна во главе стола во время воскресного обеда на террасе богатой дачи, а он, Дима, в центре внимания гостей, перед которыми его папа хвалит работы сына, прирожденного живописца.
…А вот и он сам, уже в красной Одессе. Врангель еще в Крыму. Белополяки
под Киевом. Бывший юнкер – артиллерист, Дима работает в Изогите, малюя плакаты и лозунги. Как и другие служащие, он обедает в столовой по карточкам вместе с Ингой.
Несколько дней назад они ненадолго зашли в загс и вышли мужем и женой.
Когда они уже заканчивали обед, двое с наганом и маузером подошли к нему сзади и велели, не оборачиваясь, выйти без шума на улицу и повели его прямо по мостовой к семиэтажному зданию, во дворе которого и стоял гараж из темного кирпича. Мысль Димы лихорадочно билась. Почему взяли только его? Что они знают?
Да, он передал письмо, но ведь мог и не иметь представления о его содержании. В собраниях на маяке не участвовал, только присутствовал, и то раз. Почему же все-таки не взяли Ингу?
…В семиэтажном здании господствовали неестественная тишина и безлюдье. Лишь на площадке шестого этажа попался конвойный с девушкой в гимназическом платье: первая в городе красавица Венгржановская, взятая вместе с братом, участником польско-английского заговора.
…Следователь сообщил, что все, кто был на маяке, уже в подвале, и заставил подписать готовый протокол, чтобы не терять времени. Ночью Дима слышал, как гремели запоры и выкрикивали фамилии: Прокудин! Фон Дидерихс! Венгржановская!
Он вспомнил, что у гаража заставляют раздеваться, не отделяя мужчин от женщин…
Лариса Германовна, узнав об аресте сына, бросилась к бывшему эсеру по имени Серафим Лось. Когда-то они вместе с нынешним предгубчека, тоже бывшим эсером, Максом Маркиным бежали из ссылки. Лосю удалось во имя старой дружбы упросить его “подарить ему жизнь этого мальчика”.
Маркин обещал и вызвал Ангела Смерти. “Выстрел пойдет в стену, – сказал тот, – а юнкера покажем как выведенного в расход”.
Утром Лариса Германовна нашла в газете в списке расстрелянных Димино имя. Она вновь побежала к Лосю, а Дима тем временем другой дорогой пришел на квартиру, где они жили с Ингой. “Кто тебя выпустил?” – спросила она вернувшегося мужа. Маркин! Она так и думала.
Он бывший левый эсер. Контра пролезла и в органы! Но еще посмотрим, кто кого. Только теперь Дима понял, кто перед ним и почему так хорошо был осведомлен следователь. Инга тем временем отправилась в самую шикарную в городе гостиницу, где в номере люкс жил уполномоченный Троцкого Наум Бесстрашный, когда-то убивший германского посла Мирбаха, чтобы сорвать Брестский мир.
Тогда он был левым эсером, теперь же троцкистом, влюбленным в Льва Давыдовича. “Гражданка Лазарева! Вы арестованы”, – неожиданно изрек тот, и, не успев прийти в себя от неожиданности и ужаса, Инга оказалась в подвале.
Дима тем временем пришел к матери на дачу, но застал ее мертвой. Вызванный сосед доктор ничем уже не мог помочь, кроме как советом сейчас же скрыться, хоть в Румынию.
И вот он уже старик. Он лежит на соломенном матраце в лагерном лазарете, задыхаясь от кашля, с розовой пеной на губах. В затухающем сознании проходят картины и видения.
Среди них вновь клумба, гараж, Наум Бесстрашный, огнем и мечом утверждающий всемирную революцию, и четверо голых: трое мужчин и женщина с чуть короткими ногами и хорошо развитым тазом…
Человеку с маузером трудно пока представить себя в подвале здания на Лубянской площади ползающим на коленях и целующим начищенные кремом сапоги окружающих его людей. Тем не менее позднее его взяли с поличным при переходе границы с письмом от Троцкого к Радеку. Его втолкнули в подвал, поставили лицом к кирпичной стене.
Посыпалась красная пыль, и он исчез из жизни.
“Наверно, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже – жертвы века”, как сказал поэт.
Вариант 2
“Уже написан Вертер” – строка из Пастернака, которой озаглавил свою повесть старейший из советских писателей Валентин Петрович Катаев. Действие повести относится к революционным событиям начала двадцатого века.
Главный герой повести – юнкер Дима, которого от расстрела спасло чудо в виде знакомого матери. Он воспринимает теперь жуткую действительность как сон. Вокруг одни фантомы: фантомы – вещи в виде гаража, в котором происходят расстрелы, фантомы – люди, комиссары с маузерами в коже, строящие на человеческой крови мировую революцию, такие как Наум Бесстрашный.
Во сне в гараж заходят четверо: бывшие предгубчека Макс Маркин, начальник опер отдела по прозвищу Ангел Смерти и правый эсер Серафим Лось – люди, спасшие от смерти юношу – юнкера, и женщина – его жена и сексот Инга. Люди раздеваются, входят в гараж и растворяются во мраке.
Картина сна сменяется на другую: воскресный обед, за столом богатой дачи его семья с гостями, папа хвалит его рисунки, и вообще – он в центре всеобщего внимания…
Теперь “красная” Одесса, где рядом жена Инга, они обедают в столовой по карточкам, когда его арестовали. В голове мысль: “Почему не взяли Ингу?”. Вот и любовь главных героев основана на предательстве и крови.
В основе этого произведения Катаева лежат не чьи-то конкретные воспоминания. Здесь все переплелось причудливо: увиденное и пережитое, прочувствованное и прочитанное – с домысленным и нафантазированным.
В те годы военного коммунизма, когда бывшие левые эсеры, а точнее авантюрного склада люди пытались установить свою кровавую власть, ЧК становится просто карательным органом, и человеческая жизнь не стоит ничего.
И вот юноша уже старик на соломенном лагерном матраце в лазарете. Опять в затуманенном сознании проходят те же видения: гараж, Наум Бесстрашный, и четверо голых.
Тому человеку с маузером довольно трудно представить себя в подвале на Лубянке. А ведь именно там, ползающий на коленях и целующий сапоги окружающим, он окажется через некоторое время.
“Наверно, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже – жертвы века”, – писал Пастернак. Добавить нечего.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)