Три смерти
Однажды осенью по большой дороге ехали два экипажа. В передней карете сидели две женщины. Одна была госпожа, худая и бледная.
Другая – горничная, румяная и полная.
Сложив руки на коленях и закрыв глаза, госпожа слабо покачивалась на подушках и покашливала. На ней был белый ночной чепчик, прямой пробор разделял русые, чрезвычайно плоские напомаженные волосы, и было что-то сухое и мертвенное в белизне этого пробора. Вялая, желтоватая кожа обтягивала тонкие и красивые очертания лица и краснелась на щеках и скулах.
Лицо госпожи выражало усталость, раздраженье и привычное страданье.
В карете было душно. Больная медленно открыла глаза. Блестящими темными глазами она жадно следила за движениями горничной.
Госпожа уперлась руками в сиденье, чтобы подсесть выше, но силы отказали ей. И все лицо ее исказилось выражением бессильной, злой иронии. Горничная, глядя на нее, кусала красную губу.
Тяжелый вздох поднялся из груди больной и превратился в кашель.
Карета и коляска въехали в деревню, больная, глядя на деревенскую церковь, стала креститься. Они
остановились у станции. Из коляски вышли муж больной женщины и доктор, подошли к карете и участливо осведомились:
– Как вы себя чувствуете? – Коли мне плохо, это не резон, чтобы вам не завтракать, – больная – “Никому до меня дела нет”, – прибавила она про себя, как только доктор рысью взбежал на ступени станции. – Я говорил: она не только до Италии, до Москвы может не доехать, – сказал доктор. – А что делать? – возразил муж. – Она делает планы о жизни за границей, как здоровая. Рассказать ей все – убить ее.
– Да она уже убита, тут духовник нужен. – Аксюша! – визжала смотрительская дочь, – пойдем барыню посмотрим, что от грудной болезни за границу везут. Я еще не видала, какие в чахотке бывают.
“Видно, страшна стала, – думала больная. – Только бы поскорей за границу, там я скоро поправлюсь”.
– Не вернуться ли нам? – сказал муж, подходя к карете и прожевывая кусок. – А что дома… Умереть дома? – вспылила больная. Но слово “умереть” испугало ее, она умоляюще и вопросительно посмотрела на мужа, он молча опустил глаза.
Больная разрыдалась. – Нет, я поеду. – Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в полях было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла сыпалась на ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, закладывали карету…
Карету заложили, но ямщик мешкал. Он зашел в душную, темную ямскую избу. Несколько ямщиков было в горнице, кухарка возилась у печи, на печи лежал больной.
– Хочу сапог попросить, свои избил, – сказал парень. – Дядя Хведор? – спросил он, подходя к печи. – Чаво? – послышался слабый голос, и рыжее худое лицо нагнулось с печи. – Тебе сапог новых не надо теперь, – переминаясь, сказал парень. – Отдай мне.
Впалые, тусклые глаза Федора с трудом поднялись на парня, в груди его что-то стало переливаться и бурчать; он перегнулся и стал давиться кашлем.
– Где уж, – неожиданно сердито и громко затрещала кухарка, – второй месяц с печи не слезает. В новых сапогах хоронить не станут. А уж давно пора, занял весь угол! – Ты сапоги возьми, Серега, – сказал больной, подавив кашель. – Только, слышь, камень купи, как помру, – хрипя, прибавил он.
– Спасибо, дядя, а камень, ей-ей, куплю.
Серега живо скинул свои прорванные сапоги и швырнул под лавку. Новые сапоги дяди Федора пришлись как раз впору.
В избе до вечера больного было не слышно. Перед ночью кухарка влезла на печь.
– Ты на меня не серчай, Настасья, – сказал ей больной, – скоро опростаю угол-то твой. – Ладно, что ж, ничаво, – пробормотала Настасья.
Ночью в избе слабо светил ночник, все спали, только больной слабо кряхтел, кашлял и ворочался. К утру он затих.
– Чудной сон видела, – говорила кухарка наутро. – Будто дядя Хведор с печи слез и пошел дрова рубить. Что ж, говорю, ты ведь болен был. Нет, говорит, я здоров, да как топором замахнется. Уж не помер ли?
Дядя Хведор!
Родных у больного не было – он был дальний, потому на другой день его и похоронили. Настасья несколько дней рассказывала про сон, и про то, что первая хватилась дяди Федора.
Пришла весна, радостно было и на небе, и на земле, и в сердце человека. В большом барском доме на одной из главных улиц была та самая больная, которая спешила за границу. У дверей ее комнаты стоял муж и пожилая женщина. На диване сидел священник. В углу горько плакала ее мать.
Муж в большом волнении и растерянности просил кузину уговорить больную исповедаться. Священник посмотрел на него, поднял брови к небу и вздохнул.
– Я вам доложу, в моем приходе был больной, много хуже Марьи Дмитриевны, – сказал священник, – и что же, простой мещанин травами вылечил в короткое время. – Нет, уже ей не жить, – проговорила старушка, и чувства оставили ее. Муж больной закрыл лицо руками и выбежал из комнаты.
В коридоре он встретил шестилетнего мальчика, бегавшего в догонялки с девочкой. На вопрос няни ответил, что больная не хочет видеть детей, что это ее расстроит. Мальчик остановился на минуту, пристально посмотрел на отца и с веселым криком побежал дальше.
А в другой комнате кузина искусным разговором старалась подготовить больную к смерти. Доктор у окна мешал питье. Больная, вся обложенная подушками, сидела на постели.
– Ежели бы муж раньше послушал меня, я бы была в Италии и была бы здорова. Сколько я выстрадала. Я старалась терпеливо сносить свои страданья…
Кузина вышла и мигнула батюшке. Через пять минут он вышел из комнаты больной, а кузина и муж зашли. Больная тихо плакала, глядя на образ.
– Как мне теперь хорошо стало, – говорила больная, и легкая улыбка играла на ее тонких губах. – Не правда ли бог милостив и всемогущ? – И она снова с жадной мольбой смотрела полными слез глазами на образ.
Потом сказала, будто вспомнив что-то:
– Сколько раз я говорила, что эти доктора ничего не знают, есть простые лекарки, они вылечивают…
Доктор подошел и взял ее за руку – пульс бился все слабее. Доктор мигнул мужу, больная заметила и испуганно оглянулась. Кузина отвернулась и заплакала.
В тот же вечер больная лежала в гробу в зале, в котором сидел один дьячок и читал псалмы. Яркий свет падал на бледный лоб усопшей, на ее восковые руки. Дьячок, не понимая своих слов, мерно читал, изредка из дальней комнаты долетали детские голоса и топот.
Лицо усопшей было строго, спокойно, величаво и неподвижно. Она вся была внимание. Но понимала ли она хоть теперь великие слова эти?
Через месяц над могилой усопшей воздвиглась каменная часовня. Над могилой ямщика все еще не было камня…
– Ты бы хошь крест поставил, – пеняли Сереге. – Сапоги-то носишь. Возьми топор да в рощу пораньше сходи, вот и вытешешь крест.
Ранним утром Серега взял топор и пошел в рощу. Ничто не нарушало тишину леса. Вдруг странный, чуждый природе звук разнесся на опушке.
Одна из макушек затрепетала, затем дерево вздрогнуло всем телом, погнулось и быстро выпрямилось. На мгновенье все затихло, но снова погнулось дерево, снова послышался треск в его стволе, и, ломая сучья и спустив ветви, оно рухнулось на сырую землю.
Первые лучи солнца пробились сквозь тучу и пробежали по земле. Птицы голосили, щебетали что-то счастливое; листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым, поникшим деревом…
Вариант 2
Рассказ Льва Николаевича Толстого “Три смерти” является прекрасным и интересным произведением писателя, который был написан в 1858 году. В произведении четко прослеживаются все желания самого автора. Всю свою жизнь он пытался отыскать абсолютную гармонию человека, личности с огромным миром. Все его действия были сосредоточены только на этом, он работа по типу буржуазного индивидуализма. С первых страниц читателю не совсем понятен этот факт.
Как правило, читатель обращает внимание на легкость или сложность манеры писателя.
И вот, перед нами раскрывается целый мир индивидуализма, подвергающийся разнообразным изменениям. Теперь, писатель пытается отойти от его законов, нарушить его границы. Что же имеет в виду автор рассказа “Три смерти”? Правильно, это означает, что писатель продолжает стремиться к гармонии. Теперь, перед читателем открывается вся картина правды внешнего мира.
Он желает присоединиться к желаниям писателя – уничтожить разлад личности с миром.
Читатель видит реальный путь, который поможет осуществить задуманное, однако, к сожалению, сам автор в своей жизни ни когда не находил его. Вот, почему писатель наделяет своих героев одними лишь желаниями и мечтаниями. На самом деле, читателю приходится их видеть людьми, ограниченными в возможностях.
Конечно, речь идет не о физической беспомощности, а о том, что перед героем постоянно вырастают преграды, поставленные не просто вымышленным желанием писателя, а вылеплены эпохой и обществом.
Толстой акцентирует внимание читателя на том, что человек, на протяжении всей своей жизни, способен не только к чему-то стремится, но и уничтожать себя и себе подобных. Общество порождает зло, которое уничтожает материально “я” каждого из нас. Поэтому сам писатель рассказа “Три смерти” и представляет читателю собственные размышления о смерти, как о безнадежном существовании.
Образ смерти пронизывает полностью произведение Толстого, что заставляет каждого читателя задуматься о поиске реального пути к осуществлению своих стремлений.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)