Содержание “Скрипки Ротшильда” в кратком изложении нескладное, как в большинстве рассказов Чехова. Гробовщик Яков Иванов на прозвище Бронза – житель маленького заштатного городка. Он недовольный всем и всеми в мире, а весьма тем, что его земляки умирают очень редко и он терпит через это ущерб. “Жил он бедно, как обычный мужик, в небольшом старом доме, где была одна лишь комната, и в этой комнате содержались он, Марфа, печь, двуспальная кровать, гроба, верстак и все хозяйство”.
Мозг семидесятилетнего гробовщика и днем, и ночью грызет невыносимая мысль об огромных убытках, об утраченных возможностях заработать, жить в собственном доме в губернском городе, пользоваться почетом земляков. Он постоянно подсчитывает реальные и выдуманные затраты, и от сумм, которые у него выходят, его бросает в жар, он неистовствует от злобного отчаяния, жажды обогащения. Идея-Фикс об утраченных деньгах выпалили душу старика мужчины, сделали Якова черствым, равнодушным к людям, которых он воспринимает лишь как возможных потребителей его товара – гробов.
Прожив с женой Марфой пятьдесят
лет, он “ни разу не приласкал ее, не пожалел, ни разу не догадался купить ей платок или принести из свадьбы чего-то, а лишь кричал на нее, ругал за ущерб, бросался на нее с кулаками, правда, он некогда ее не бил, но все же таки пугал, и она пила лишь воду”. Все эти мысли об отношении к жене возникли у самого Якова, когда старая женщина тяжело заболела и ждала насмерть. Смотря на удивительно радостное, даже счастливое лицо, герой вдруг понимает, что для женщины смерть – это утеха, освобождение от бремени невыносимого существования, и он приходит в ужас.
Может, впервые, задумавшись о своей судьбе, Яков переживает духовный излом. После смерти Марфы он еще подсчитывает за привычкой и ощущает удовлетворение, которые почти никаких затрат на похороны жены у него не было. Но по возвращении из кладбища его охватывает тоска, мучит жажда, он тяжело дышит и ощущает слабость.
Лежа одинокой в доме, он снова упоминает умершую, на которую за все длинные годы общей жизни “не обращал внимания, будто бы она была кошка или собака”.
Мысли переходят на все прожитые серые года, и всюду старый видит лишь ущерб. “Жизнь минула без пользы, без любого удовлетворения, пропало ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад – там ничего, кроме потерь, и таких страшных, что аж жутко. И чему человек не может жить так, чтобы не было этого ущерба и потерь… Зачем люди всегда делают именно не то, что нужно?
Зачем люди вообще мешают жить одно одному? От этого же какие убытки! Какой страшный ущерб!
Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы один от другого исполинскую пользу”.
Промучившись, ночь, Яков тянется через силу к больнице. Из выражения лица фельдшера он понимает, что ничего уже ему не поможет, что и за ним пришла смерть. “Идя потом домой, он думал, что от смерти будет одна только польза! Не нужно ни есть, ни пить, ни платить налоги, ни обижать людей… От жизни человеку убыток, а от смерти польза… но все же таки оскорбительно и горько: зачем в мире такой странный порядок, что жизнь, которой дается человеку лишь один раз, проходит без пользы?”
Все, связанное с болезнью и смертью Марфы, а потом и Якова, – это одна линия рассказа. Друга возникает из-за того, что у гробовщика, кроме умения хорошо делать “сундуку для последнего покоя”, есть еще настоящий талант – он очень хорошо, с душой играет на скрипке. Вместе с местечковым оркестром, в котором большинство музыкантов евреи, он играет на свадьбах.
Но через грубость гробовщика и его ненависть, и пренебрежение к евреям, ему зовут только тогда, когда это позарез необходимо. Особенно противно относится Яков к рыжему, худому, несчастному музыканту со смешным для этого бедняги фамилией Ротшильд (смешным, так как эта фамилия богатейшей в Европе семья банкиров). Высокий на рост, могущественный, как дуб, гробовщик-скрипач к исступлению берет на испуг чахлого флейтиста Ротшильда, который любую мелодию играет жалобно и этим бесит Бронзу. Горько оскорбленный мужчина смешанным ломанным языком издали грозится Якову, от чего становится еще мешнее.
Но вся его фигура трагикомическая и вызывает не смех, а жалость. Дрожа от возбуждения и страха, флейтист выкрикивает в адрес Якова:
? “Если бы я не уважал вас за талант, то вы бы давно полетели у меня в окошко”.
Здесь важно, что бедный музыкант понимает и высоко уважает музыкальное дарование своего зловредного коллеги. В рассказе Яков дважды обижает Ротшильда, натравливает на него собаку, но тот приходит к нему в третий раз, так как никому играть на богатой свадьбе и дирижер послал несчастного за скрипачом. Ротшильд пугливо ждет на новые образа, но умирающий старый, пережив перед смертью духовное прозрение, кротко подзывает музыканта к себе.
Он в последний раз импровизирует на своей любимой скрипке какую-то трогательную мелодию, которая в обеих вызывает слезы. Настоящее искусство очищает грешную душу, объединяет в общем светлом чувстве таких разных, вражеских одно одному людей.
“А потом весь день Яков лежал и тосковал. Когда вечером батюшка, исповедуя его, спросил, не помнит ли он за собой какой-либо особый грех, то он, напрягая затихающую память, снова вспомнил несчастное лицо Марфы и бесшабашный вопль жида, которого укусила собака, и сказал едва слышно:
– Скрипку отдайте Ротшильду.
– Хорошо, – ответил батюшка”.
И вот Ротшильд, отвергнув флейту, играет теперь на скрипке Якова ту его печальную, щемящую мелодию, а люди охотно слушают музыку и плачут. Почти весь рассказ “Скрипка Ротшильда” – это поток мыслей семидесятилетнего злого и завистливого накопителя, который вдруг под влиянием определенных событий сознает, что потерял собственная и чужая жизни, тоскует, раскаивается и умирает. Вмешательство автора в раздумья, воспоминания, нехитрые философские соображения героя минимальное. Авторское слово, конечно, есть, и при внимательном чтении можно даже заметить кое-что в мыслях Якова Иванова, который глубже и мудрее от него.
Но вообще писатель психологически точно показывает трудное, мучительное пробуждение в заскорузлой, почти мертвой душе совести и таких человеческих чувств – жалости, тоски по неосуществленному, раскаяние.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)