Сашка
“Сашка влетел в рощу, крича “немцы! немцы!”, чтоб упредить своих”. Ротный велел отойти за овраг, там залечь и ни шагу назад. Немцы к тому времени неожиданно замолкли. И рота, занявшая оборону, тоже притихла в ожидании, что вот-вот пойдет настоящий бой.
Вместо этого молодой и какой-то торжествующий голос стал их морочить: “Товарищи! В районах, освобожденных немецкими войсками, начинается посевная. Вас ждет свобода и работа. Бросайте оружие, закурим сигареты…”
Ротный через несколько минут разгадал их игру: это была разведка. И тут же дал приказ “вперед!”.
Сашка хоть и впервые за два месяца, что воевал, столкнулся так близко с немцем, но страха почему-то не ощущал, а только злость и какой-то охотничий раж.
И такое везение: в первом же бою, дуриком, взял “языка”. Немец был молодой и курносый. Ротный побалакал с ним по-немецки и велел Сашке вести его в штаб.
Оказывается, фриц ничего важного ротному не сказал. А главное, перехитрили нас немцы: пока наши бойцы слушали немецкую болтовню, немцы уходили, взяв у нас пленного.
Немец шел, часто
оглядываясь на Сашку, видно, боялся, что может выстрелить ему в спину. Здесь, в роще, по которой они шли, много советских листовок валялось. Сашка одну поднял, расправил и дал немцу – пускай поймет, паразит, что русские над пленными не издеваются.
Немец прочел и буркнул: “Пропаганден”. Жалко, не знал Сашка немецкого, поговорил бы…
В штабе батальона никого из командиров не было – всех вызвали в штаб бригады. А к комбату идти Сашке не посоветовали, сказав: “Убило вчера Катеньку нашу. Когда хоронили, страшно на комбата глядеть было – почернел весь…”
Решил Сашка все же идти к комбату. Тот Сашке с ординарцем велел выйти. Слышался из блиндажа только комбатов голос, а немца словно и не было. Молчит, зараза! А потом комбат вызвал к себе и приказал: немца – в расход.
У Сашки потемнело в глазах. Ведь он же листовку показывал, где написано, что пленным обеспечена жизнь и возвращение на родину после войны! И еще – не представлял, как будет убивать кого-то.
Сашкины возражения еще больше вывели из себя комбата. Разговаривая с Сашкой, он уж руку недвусмысленно на ручку ТТ положил. Приказ велел выполнить, о выполнении доложить.
А ординарец Толик должен был за исполнением проследить. Но Сашка не мог убить безоружного. Не мог, и все!
В общем, договорились с Толиком, что отдаст он ему часы с немца, но сейчас чтоб ушел. А Сашка решил все же немца вести в штаб бригады. Далеко это и опасно – могут и дезертиром посчитать.
Но пошли…
И тут, в поле, догнал Сашку с фрицем комбат. Остановился, закурил… Только минуты перед атакой были для Сашки такими же страшными. Взгляд капитана встретил прямо – ну, стреляй, а прав все равно я… А тот глядел сурово, но без злобы.
Докурил и, уже уходя, бросил: “Немца отвести в штаб бригады. Я отменяю свой приказ”.
Сашка и еще двое раненых из ходячих не получили на дорогу продуктов. Только продаттестаты, отоварить которые можно будет лишь в Бабине, в двадцати верстах отсюда. Ближе к вечеру Сашка и его попутчик Жора поняли: до Бабина сегодня не добраться.
Хозяйка, к которой постучались, ночевать пустила, но покормить, сказала, нечем. Да и сами, пока шли, видели: деревни в запустении. Ни скота не видно, ни лошадей, а о технике и говорить нечего.
Туго будет колхозникам весновать.
Утром, проснувшись рано, задерживаться не стали. А в Бабине узнали у лейтенанта, тоже раненного в руку, что продпункт здесь был зимой. А сейчас – перевели неизвестно куда. А они сутки нежрамши!
Лейтенант Володя тоже с ними пошел.
В ближайшей деревне кинулись просить еды. Дед ни дать, ни продать продукты не согласился, но посоветовал: на поле накопать картохи, что с осени осталась, и нажарить лепех. Сковороду и соль дед выделил.
И то, что казалось несъедобной гнилью, шло сейчас в горло за милую душу.
Когда мимо картофельных полей проходили, видели, как копошатся там другие калечные, дымят кострами. Не одни они, значит, так кормятся.
Сашка с Володей присели перекурить, а Жора вперед ушел. И вскоре грохнул впереди взрыв. Откуда?
До фронта далеко… Бросились бегом по дороге. Жора лежал шагах в десяти, уже мертвый: видно, за подснежником свернул с дороги…
К середине дня доплелись до эвакогоспиталя. Зарегистрировали их, в баню направили. Там бы и остаться, но Володька рвался в Москву – с матерью повидаться.
Решил и Сашка смотаться домой, от Москвы недалеко.
По пути в селе накормили: не было оно под немцем. Но шли все равно тяжело: ведь сто верст оттопали, да раненые, да на таком харче.
Ужинали уже в следующем госпитале. Когда ужин принесли – матерок пошел по нарам. Две ложки каши! За эту надоевшую пшенку крупно повздорил Володька с начальством, да так, что жалоба на него попала к особисту. Только Сашка взял вину на себя.
Что солдату? Дальше передовой не пошлют, а туда возвращаться все равно. Только посоветовал особист Сашке сматываться побыстрее.
А Володьку врачи не отпустили.
Пошел Сашка опять на поле, лепех картофельных на дорогу сотворить. Раненых там копошилось порядочно: не хватало ребятам жратвы. И махнул до Москвы. Постоял там на перроне, огляделся. Наяву ли?
Люди в гражданском, девушки стучат каблучками… будто из другого мира.
Но чем разительней отличалась эта спокойная, почти мирная Москва от того, что было на передовой, тем яснее виделось ему его дело там…
Вариант 2
Немцы! немцы! – кричит Сашка. Надо упредить своих. Отойти за овраг – командует ротный, залечь. Немцы смолкли. Рота, заняв оборону, притихла в ожидании боя.
Но тут голос стал говорить, что в местах, освобожденных немцами, уже начинается посевная. Всех ждет свобода, мирная работа. Надо только бросить оружие. Ротный разгадал: это разведка.
И дал приказ идти вперед.
Сашка впервые столкнулся так близко с немцами, а тут еще везение: взял “языка”. Это был молодой и курносый немец. Ротный велел отвести его в штаб. Пленный шел, оглядываясь на Сашку, словно боялся выстрела в спину.
В штабе никого из батальонных командиров не было. К комбату идти не советовали, потому что погибла Катенька, и на комбата глядеть страшно, аж почернел весь. Но Сашка все же к комбату пошел. Из блиндажа слышался один комбатов голос, словно немца и нет. Комбат вызвал и приказал: в расход.
Потемнело в глазах у бойца. Вот ведь листовка: написано, что жизнь пленным обеспечена, возвращение на родину после войны! Он и не думал, что будет убивать пленного.
Возражения Сашки вывели из себя комбата. Приказ велел выполнить и доложить. Одинарец Толик за исполнением должен проследить. Сашка не мог убить безоружного.
Просто не мог! Договорился с Толиком, отдав ему часы с немца, чтоб ушел. А сам решил вести немца в штаб бригады.
Далеко, опасно, дезертиром могут посчитать. Но повел. В поле догнал их комбат. Взгляд его Сашка встретил прямо, мол, стреляй, а я прав. Комбат смотрел сурово, однако без злобы.
Докурил и сказал, чтоб немца в штаб бригады вели. Отменил, значит, прежний приказ. Сашка и с ним двое ходячих раненых продуктов в дорогу не получили. Есть продаттестаты, но отоварить можно только в Бабине, а это 20 верст.
Бойцы поняли: сегодня до Бабина не добраться. Переночевали в избе, но еды у хозяйки не было совсем.
Дошли голодные в Бабино и узнали от раненного в руку лейтенанта, что был продпункт здесь зимой. Перевели, а куда неизвестно. Сутки голодные, пошли дальше.
В деревне дед советует: на поле можно накопать картошки, нажарить лепех. Сковороду, соль дед дал. Несъедобная гниль пошла за милую душу.
Сашка с Володей сели перекурить, а Жора вперед пошел. И тут грохнуло. Подбежали – мертвый он: видать, за подснежником с дороги свернул.
Доплелись до госпиталя. Зарегистрировались, в баню сходили. Можно остаться, но Володька в Москву рвался мать увидеть.
Решил и Сашка домой смотаться – от Москвы недалеко.
Сто верст протопали раненые. Ужин в другом госпитале. Каши 2 ложки! Повздорил Володька с начальством за такой рацион из пшенки – жалоба и пошла к особисту.
Сашка вину взял на себя. Что бойцу? Дальше передовой не пошлют. Но особист велел Сашке сматываться. Сашка и махнул до Москвы.
Стоит на перроне: явь ли это? Народ в гражданском, девушки каблучками стучат. Будто из другого мира.
Но чем спокойнее казалась Москва, тем яснее Сашке, что его дело там, на передовой.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)