Рычаги
Вечером в правлении колхоза сидело четверо: бородатый животновод Ципышев, кладовщик Щукин, бригадир полеводческой бригады Иван Коноплев и председатель колхоза Петр Кузьмич Кудрявцев. Ждали начала партсобрания, да запаздывала учительница Акулина Семеновна, пятый член парторганизации. В ожидании беседовали.
“Вот сказали – планируйте снизу, пусть колхоз сам решает, что сеять, – высказал наболевшее председатель. – А в районе нам наш план не утверждают: районный-то план спускают сверху. Был я на днях в районе, у самого (так Петр Кузьмич называл первого секретаря райкома). Что ж, говорю, вы с нами делаете? А он говорит: “Надо план перевыполнять, активно внедрять новое. Вы, говорит, теперь наши рычаги в деревне”. “Он здесь долго не усидит, – сказал Ципышев. – Людей не слушает, все сам решает.
Люди для него – только рычаги. Без строгости не может. На собрании как оглядит всех, как буркнет – душа в пятки уходит”. “Нас не только учить, нас и слушать надо, – добавил Коноплев. – А то все сверху да сверху. Планы сверху, урожайность сверху. Не
выполнишь, значит, вожжи распустил.
А разве мы не за одно дело болеем, разве у нас интересы разные?” Взяв обеими руками горшок с окурками, Коноплев пошел к порогу и вывалил окурки в угол. И вдруг из-за широкой русской печи раздался повелительный старушечий окрик: “Куда сыплешь, дохлой? Не тебе подметать.
Пол только вымыла, опять запаскудили весь”.
От неожиданности мужики вздрогнули и переглянулись. Оказывается, в избе все время присутствовал еще один человек. Разговор оборвался.
Долго молчали, курили… Один Щукин не выдержал и наконец громко захохотал: “Ох и напугала же нас проклятая баба!”
Петр Кузьмич и Коноплев переглянулись и тоже засмеялись. “Вдруг из-за печки как рявкнет. Ну, думаю, сам приехал, застукал нас…”
Смех разрядил напряженность и вернул людям их нормальное самочувствие.
“И чего мы боимся, мужики? – раздумчиво и немного грустно произнес вдруг Петр Кузьмич. – Ведь самих себя боимся!”
Наконец пришла учительница. Надо было открывать партсобрание. Но что произошло с Ципышевым? Голос его приобрел твердость и властность, глаза посуровели.
Тем же сухим, строгим голосом, каким говорил перед началом собраний секретарь райкома, он произнес те же слова: “Начнем, товарищи! Все в сборе?”
А их и было всего-навсего пятеро. Лица у всех стали сосредоточенными, напряженными и скучными. Собрание началось.
И началось то самое, о чем так откровенно только что говорили они между собой, понося казенщину и бюрократизм.
“Товарищи! – сказал председатель. – Райком и райисполком не утвердили нашего производственного плана. Это не к лицу нам. Мы не провели разъяснительной работы с массой и не убедили ее”.
Суть доклада сводилась к тому, что план севооборота колхоза следует исправить согласно указаниям райкома и райисполкома. Расхождений во мнениях не обнаружилось, в резолюции решили написать так: “В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу развертывается…”
Неожиданно заговорил радиоприемник: передавались материалы о подготовке к XX съезду. Вся надежда у мужиков была теперь на съезд: на нем определят, как жить.
И когда по дороге домой у Кудрявцева и Коноплева возобновился разговор – тот самый, который шел до собрания, – это снова были сердечные, прямые люди. Люди, а не рычаги.
Вариант 2
Неподалеку от колхоза в избе сидели кладовщик Щукин, животновод Ципышев, председатель Петр Кузьмич Кудрявцев и бригадир Иван Коноплев. Они беседовали между собой, ожидая учительницу Акулину Семеновну, что б начать партсобрание. Обсуждали они действия первого секретаря райкома.
Выкуривши много сигарет, Коноплев взял полный окурками горшок и пошел выкинуть их за угол, как вдруг старушечьим голосом молвили: “Куда сыплешь, дохлой? Не тебе подметать. Пол только вымыла, опять запаскудили весь”. Для собравшихся это было неожиданностью, и, как оказалось, в одной избе с ними все это время находился еще одни человек.
Первым засмеялся Щукин: “Ох и напугала же нас проклятая баба!”, сказал он. Наконец пришла учительница и можно было начинать собрание. На повестке был все тот же секретарь райкома и райисполком, которые не утверждали плана по севообороту колхоза.
Эти вопросы эмоционально обсуждались, поносились и казенщина, и бюрократизм. Председатель толкнул идею, что неутвержденный их план в райисполкоме не к лицу им, что им нужно было провести среди колхоза убедительные разъяснения, но у них этого не получилось.
Сама суть доклада и дискуссий сводилась к одному простому выводу, что колхозу следует поднять план севооборота, что б соответствовать указу райкома и райисполкома. Все поддержали это мнение, что и занесли в резолюций, написав: “В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу развертывается…”.
В избе, наполненной живой беседой, вдруг громко заговорил радиоприемник. В вещании передавались материалы, что готовится ХХ съезд. Теперь мужики всю надежду возлагали только на него, надеясь, что они смогут определить, как им жить дальше.
Окончив собрание резолюцией, члены партсобрания направились дамой. Идя по дороге в сторону дома, Коноплев с Кудрявцевым вновь разожгли свою дискуссию о решении первого секретаря райкома. Они снова стали сердечными и прямыми людьми, а не рычагами.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)