Красное дерево
В первой короткой главе две части разделены отточием, в них даны самые выразительные штрихи русского быта: описаны юродство и юродивые, но также русские мастеровые и ремесленники. “Нищие, провидоши, побироши, волочебники, лазари, странницы, убогие, пустосвяты, калики, пророки, дуры, дураки, юродивые – это однозначные имена кренделей быта святой Руси, нищие на святой Руси, калики перехожие, убогие Христа ради, юродивые ради Христа Руси святой – эти крендели украшали быт со дня возникновения Руси, от первых царей Иванов, быт русского тысячелетия. О блаженных макали свои перья все русские историки, этнографы и писатели”. “И есть в Петербурге, в иных больших российских городах – иные чудаки. Родословная их имперская, а не царская. С Елизаветы возникло начатое Петром искусство – русской мебели.
У этого крепостного искусства нет писаной истории, и имена мастеров уничтожены временем. Это искусство было делом одиночек, подвалов в городах, задних каморок в людской избе в усадьбах. Это искусство существовало в горькой водке и жестокости…”
Итак,
на Руси есть чудаки и… чудаки. И тех и других можно увидеть в городе Угличе, называемом автором русским Брюгге или российской Камакурой. Двести верст от Москвы, а железная дорога в пятидесяти верстах. Именно здесь застряли развалины усадеб и красного дерева.
Конечно, создан музей старинного быта, но наиболее красивые вещи хранятся в домах у бывших хозяев. В городе немало несчастных, вынужденных существовать продажей за бесценок русской старины. Этим пользуются наведывающиеся в глушь дельцы-оценщики из столицы, чувствующие себя благодетелями, спасителями народного творчества и мировой культуры.
По наводке Скудрина Якова Карповича “с паршивой улыбочкой, раболепной и ехидной одновременно”, ходят они по домам, навещая то старух, то одиноких матерей, то выживших из ума стариков, убеждая их отдать самое ценное из того, что у них есть. Как правило, это вещи старых мастеров, за которые они если не сейчас, так потом выручат большие деньги. И изразцы, и бисер, и фарфор, и красное дерево, и гобелены – все в ходу. С реестром, созданным услужливым Яковом Карповичем, молчаливо входят в дом некие братья Бездетовы.
Глядя вокруг себя как бы слепыми глазами, они беззастенчиво начинают все мять и щупать – прицениваться. Из самой бедности и нищеты эти юроды выуживают для себя сладкие кусочки. Сугубые материалисты, они твердо знают, что почем сегодня при новом режиме и сколько они будут иметь.
Большой местный мыслитель Яков Карпович Скудрин вообще-то уверен, что очень скоро пролетариат должен исчезнуть: “Вся революция ни к чему, ошибка, кхэ, истории. В силу того, да, что еще два-три поколения, и пролетарьят исчезнет, в первую очередь, в Соединенных Штатах, в Англии, в Германии. Маркс написал свою теорию расцвета мышечного труда. Теперь машинный труд заменит мышцы.
Вот какая моя мысль. Скоро около машин останутся одни инженеры, а пролетарьят исчезнет, пролетарьят превратится в одних инженеров. Вот, кхэ, какая моя мысль. А инженер не пролетарий, потому что чем человек культурней, тем меньше у него фанаберских потребностей, и ему удобно со всеми материально жить одинаково, уровнять материальные блага, чтобы освободить мысль, да, – вон, англичане, богатые и бедные, одинаково в пиджаках спят и в одинаковых домах живут, а у нас – бывало – сравните купца с мужиком – купец, как поп, выряжается и живет в хоромах. А я могу босиком ходить и от этого хуже не стану.
Вы скажете, кхэ, да, эксплуатация останется? – да как останется? – мужика, которого можно эксплуатировать, потому – что он, как зверь, – его к машине не пустишь, он ее сломает, а она стоит миллионы. Машина дороже того стоит, чтобы при ней пятак с человека экономить, – человек должен машину знать, к машине знающий человек нужен – и вместо прежней сотни всего один. Человека такого будут холить. Пропадет пролетарьят!”
Если прогноз будущего пролетариата, данный устами несимпатичного, но весьма разумно мыслящего героя, дан как бы с надеждой на торжество мудрости, то прогноз будущего современной женщины мало оптимистичен. С развалом семьи, вызванным крушением социальных устоев, очень много будет одиноких матерей и просто одиноких женщин. Новое государство поддерживает и будет поддерживать матерей-одиночек.
Встретив свою сестру Клавдию, младший сын Скудрина, сбежавший из дома коммунист Аким, выслушивает такой ее монолог: “Мне двадцать четыре. Весной я решила, что пора стать женщиной, и стала ей”. Брат возмущен: “Но у тебя есть любимый человек?” – “Нет, нету! Их было несколько. Мне было любопытно…
Но я забеременела, и я решила не делать аборта”. – “И ты не знаешь, кто муж?” – “Я не могу решить кто. Но мне это неважно. Я – мать. Я справлюсь, и государство мне поможет, а мораль… Я не знаю, что такое мораль, меня разучили это понимать.
Или у меня есть своя мораль. Я отвечаю только за себя и собою. Почему отдаваться – не морально? Я делаю, что я хочу, и я ни перед кем не обязываюсь.
Муж?.. Мне он не нужен в ночных туфлях и чтобы родить. Люди мне помогут, – я верю в людей.
Люди любят гордых и тех, кто не отягощает их. И государство поможет…”
Аким-коммунист – хотел знать, что идет новый быт – быт был древен. Но мораль Клавдии для него – и необыкновенна, и нова”.
Однако есть ли что-нибудь на земле, что остается неизменным? Без сомнения, это небо, облака, небесные пространства. Но… также “искусство красного дерева, искусство вещей”. “Мастера спиваются и умирают, а вещи остаются жить, живут, около них любят, умирают, в них хранят тайны печалей, любовей, дел, радостей.
Елизавета, Екатерина – рококо, барокко. Павел – мальтиец. Павел строг, строгий покой, красное дерево, темно-ампир, классика. Эллада. Люди умирают, но вещи живут, и от вещей старины идут “флюиды” старинности, отошедших эпох.
В 1928 году – в Москве, Ленинграде, по губернским городам – возникли лавки старинностей, где старинность покупалась и продавалась ломбардами, госторгом, госфондом, музеями: в 1928 году было много людей, которые собирали “флюиды”. Люди, покупавшие вещи старины после громов революций, у себя в домах, облюбовывая старину, вдыхали живую жизнь мертвых вещей. И в почете был Павел-мальтиец – прямой и строгий, без бронзы и завитушек”.
Вариант 2
На Руси есть два вида чудаков: юродивые и мастеровые. Первые – убогие, калеки, провидцы, сумасшедшие и жулики украшают быт с незапамятных времен. Их почитает церковь, прихожане рвут на память оставшиеся от юродивых лохмотья, их прославляют поэты и художники.
Другие чудаки – ремесленники, изготавливающие мебель. Имен мастеров-одиночек из крепостных, не сохранилось, от водки да жестокости они рано уходили в мир иной, но их творения переживают века.
В Угличе, за 200 верст от Москвы, можно встретить и юродивых, и мастеровых. На развалинах усадеб создан музей старинного быта, но уникальные вещи зорко хранят бывшие хозяева. Трудное положение заставляет владельцев расставаться со стариной за бесценок, чем пользуются столичные дельцы.
Местного старика Якова Скудрина периодически навещают братья-реставраторы Бездетовы. Он составляет список домов, где заезжие оценщики могут выгодно сторговать раритеты. Благодетели знают цену фарфору, гобеленам, красному дереву, но предлагают владельцам сущие копейки.
Яков Карлович подрабатывает составлением прошений от крестьян, читает газеты и пишет философские трактаты. Он уверен в ошибке революции, даже составил теорию пролетариата: рабочих вскоре заменят машины и инженеры. Специалистов будут холить, они люди культурные, следовательно – пролетариат сгинет как класс!
Днем Бездетовы скупают ценные вещи, а по вечерам Скудрина-младшая с подружками развлекают гостей в баньке. Молодежь нынче без предрассудков.
Сын Скудрина Аким, давно оставивший отчий дом, встречает 24-летнюю сестру. Клавдия делится с братом философией: весной она решила стать женщиной, поменяла нескольких мужчин, в итоге забеременела. Кто из них отец – ее не интересует, ребенка поможет вырастить государство.
Сия мораль поражает коммуниста.
Есть ли помимо природы что-либо неизменное? Оказывается, есть: красное дерево, искусство вещей. Мастера и хозяева умирают, а предметы продолжают жить, от них идут “флюиды”.
Антиквары Бездетовы живут в московском подвале, реставрируют вещи и гордятся своим делом. Их навещают собиратели старины. Удачная сделка сопровождается распитием коньяка из рюмок алмазного императорского сервиза.
К концу 20-х годов в крупных городах возникают лавки старины. Уставшие от революций люди приобретают давние вещи, чтобы наполнить дома флюидами. В почете – строгий Павел-мальтиец, без бронзы и завитушек.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)