Джамиля
Шел третий год войны. Взрослых здоровых мужчин в аиле не было, и потому жену моего старшего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал на чисто мужскую работу – возить зерно на станцию. А чтоб старшие не тревожились за невесту, направил вместе с ней меня, подростка.
Да еще сказал: пошлю с ними Данияра.
Джамиля была хороша собой – стройная, статная, с иссиня-черными миндалевидными глазами, неутомимая, сноровистая. С соседками ладить умела, но если ее задевали, никому не уступала в ругани. Я горячо любил Джамилю. И она любила меня.
Мне кажется, что и моя мать втайне мечтала когда-нибудь сделать ее властной хозяйкой нашего семейства, жившего в согласии и достатке.
На току я встретил Данияра. Рассказывали, что в детстве он остался сиротой, года три мыкался по дворам, а потом подался к казахам в Чакмакскую степь. Раненая нога Данияра (он только вернулся с фронта) не сгибалась, потому и отправили его работать с нами. Он был замкнутым, и в аиле его считали человеком со странностями.
Но в его молчаливой, угрюмой задумчивости таилось что-то такое,
что мы не решались обходиться с ним запанибрата.
А Джамиля, так уж повелось, или смеялась над ним, или вовсе не обращала на него внимания. Не каждый бы стал терпеть ее выходки, но Данияр смотрел на хохочущую Джамилю с угрюмым восхищением.
Однако наши проделки с Джамилей окончились однажды печально. Среди мешков был один огромный, на семь пудов, и мы управлялись с ним вдвоем. И как-то на току мы свалили этот мешок в бричку напарника. На станции Данияр озабоченно разглядывал чудовищный груз, но, заметив, как усмехнулась Джамиля, взвалил мешок на спину и пошел. Джамиля догнала его: “Брось мешок, я же пошутила!” – “Уйди!” – твердо сказал он и пошел по трапу, все сильнее припадая на раненую ногу…
Вокруг наступила мертвая тишина. “Бросай!” – закричали люди. “Нет, он не бросит!” – убежденно прошептал кто-то.
Весь следующий день Данияр держался ровно и молчаливо. Возвращались со станции поздно. Неожиданно он запел.
Меня поразило, какой страстью, каким горением была насыщена мелодия. И мне вдруг стали понятны его странности: мечтательность, любовь к одиночеству, молчаливость. Песни Данияра всполошили мою душу.
А как изменилась Джамиля!
Каждый раз, когда ночью мы возвращались в аил, я замечал, как Джамиля, потрясенная и растроганная этим пением, все ближе подходила к бричке и медленно тянула к Данияру руку… а потом опускала ее. Я видел, как что-то копилось и созревало в ее душе, требуя выхода. И она страшилась этого.
Однажды мы, как обычно, ехали со станции. И когда голос Данияра начал снова набирать высоту, Джамиля села рядом и легонько прислонилась головой к его плечу. Тихая, робкая…
Песня неожиданно оборвалась. Это Джамиля порывисто обняла его, но тут же спрыгнула с брички и, едва сдерживая слезы, резко сказала: “Не смотри на меня, езжай!”
И был вечер на току, когда я сквозь сон увидел, как с реки пришла Джамиля, села рядом с Данияром и припала к нему. “Джамилям, Джамалтай!” – шептал Данияр, называя ее самыми нежными казахскими и киргизскими именами.
Вскоре задул степняк, помутилось небо, пошли холодные дожди – предвестники снега. И я увидел Данияра, шагавшего с вещмешком, а рядом шла Джамиля, одной рукой держась за лямку его мешка.
Сколько разговоров и пересудов было в аиле! Женщины наперебой осуждали Джамилю: уйти из такой семьи! с голодранцем! Может быть, только я один не осуждал ее.
Вариант 2
Третий год тянулась война. Все здоровые взрослые мужчины ушли с аила на фронт и на мужскую работу ставали женщины. Не исключением была жена моего брата Садыка – Джамиля, которую отправили возить зерно на станцию.
А что б за невесту моего брата не волновались старшие, с ней отправили меня – подростка и Данияра.
Джамиля была неплоха собой: статна, стройна, сноровистая с миндалевидными глазами. Я ее горячо любил, и она отвечала взаимностью. Данияр уже ждал нас на току. Его ранили на фронте в ногу, из-за чего она не сгибалась.
Он был сильно замкнут в себе. Джамилия часто над ним издевалась, подшучивала. Не каждый смог бы такое стерпеть, но Данияр, смотря на смех девушки, угрюмо восхищался.
Однажды, управляясь с мешками на току, мы с Джамилей натолкнулись на одни огромный, пудов на семь. Решив подшутить, свалили этот мешок на тележку напарника. Увидав такой мешок, Данияр его долго гипнотизировал, но, поймав на себе взгляд и улыбку Джамили, без раздумий взвалил его себе на спину и побрел. Поняв, что Данияр пошел на принцип, Джамиля подбежала к нему с настойчивой просьбой бросить, но парень пошел в отказ, и, хромая, нес мешок.
На следующий день Данияр не показывал никаких признаков боли, держался гордо и был молчалив. Вечером, закончив работу, мы возвращались дамой, и вдруг он запел. Такого пения я давно не слышал.
Одно брало за душу, но Джамиля отреагировала на него еще сильнее!
В один из вечеров после работы, мы возвращались в аил, и Данияр снова запел. Когда его голос набрал высоту, Джамиля села возле него на бричку, притулившись к его плечу. Пение оборвалось, наступило затишье.
Спрыгнув на землю со слезами на глазах, Джамиля выкрикнула: “Не смотри на меня, езжай!”.
Темнело, надвигался вечер. Я немного задремал на току и сквозь сон увидел идущую с реки Джамилю. Она села возле Данияра, припав к нему. “Джамилям, Джамалтай!” – проговаривал Данияр, пытаясь назвать ее как можно нежнее.
Это было первым шагом в их новых отношениях, и, в скорее, как на смену теплу пришли дожди – предвестники снега, Данияр шагал с вещмешком, а рядом шла Джамиля, держась за лямку мешка.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)