Дневник провинциала в Петербурге
Дневник? Да нет! Скорей, записки, заметки, воспоминания – верней, физиология (забытый жанр, в котором беллетристика сочетается с публицистикой, социологией, психологией, чтобы полней, да и доступней описать некий социальный срез).
И вот герой уже едет в поезде, мчащем его из российской провинции в российскую столицу, вагон полон таких же, как и он, провинциалов, и сетует провинциал, что нигде от провинции не укрыться (даже на постой губерния устраивается в одну и ту же гостиницу), размышляет, кой черт его дернул перекочевать в Петербург, ибо ни концессий на строительство железных дорог, ни прочих неотложных дел нет у него и в помине.
Однако среда, как известно, засасывает: все бегают по министерствам и ведомствам, и герой начинает бегать если не туда же, так хоть в устричную залу к Елисееву, на эту своеобразную биржу, где мелькают кадыки, затылки, фуражки с красными околышами и кокардами, какие-то оливковые личности – не то греки, не то евреи, не то армяне, – анемподисты тимофеичи, вершащие суд да дело за коньяком, балыком, водочкой. Круговорот
суетливо-делового безделья засасывает: все стремятся в театр поглазеть на заезжую актриску Шнейдер – и наш туда же… Жуируют, пустословят, а все угнетает мысль, будто есть еще нечто, что необходимо бы заполучить, но в чем состоит это нечто – вот этого-то именно герой сформулировать и не может.
Невольно он припоминает своего дедушку Матвея Иваныча, который и жизнью жуировал – полицию наголову разбивал, посуду в трактирах колотил, – и в мизантропию не вдарялся. Правда, внук додумывается до того, что тоскует он, потому как не над кем и не над чем повластвовать, хоть и жаль ему не крепостного права, а того, что, несмотря на его упразднение, оно еше живет в сердцах наших.
Приятель провинциала Прокоп не дает ему расслабиться: протаскивает беднягу по всем кругам и обществам, где проекты пишут (нынче прожекты эти в моде, все их пишут – один о сокращении, другой о расширении, иной о расстрелянии, сякой о расточении, ведь всякому-то пирожка хочется). “Народ без религии – все равно что тело без души Земледелие уничтожено, промышленность чуть-чуть дышит, в торговле застой И чего цееремониться с этой паскудной литературой? Скажите, куда мы идем?” – демократические круги чрезвычайно озабочены судьбою родины. Что же касается расстреляния, то небесполезно подвергнуть оному нижеследующих лиц: всех несогласномысляших; всех, в поведении коих замечается отсутствие чистосердечия; всех огорчающих угрюмым очертанием лица сердца благонамеренных обывателей; зубоскалов и газетчиков – и только. С раута на раут, от одного общества либерально-испуганных людей к другому, пока провинциал с Прокопом не напиваются до чертиков и ночуют, милости ради, на квартире помощника участкового надзирателя. Нет, видно, без дедушкиной морали никуда не деться: только одно средство оградить свою жизнь от неприятных элементов, – откинув сомнения, снова начать бить по зубам.
И в оцепенении герой задумывается: неужели и в новейшие прогрессивные времена на смену уничтожительно-консерватив-ной партии грядет из мрака партия, которую уже придется назвать науничтожательнейше-консервативнейшею?
Итак, начитавшись проектов, преимущественно сочинения Прокопа (о необходимости децентрализации, о необходимости оглушения в смысле временного усыпления чувств, о переформировании де сиянс академии), провинциал впадает в состояние каких-то особенно тревожных и провидческих сновидений. Ему снится, что он одиноко умирает в меблированных комнатах, нажив на откупщичестве миллион рублей. И тут автор описывает, как душа покойного наблюдает за разграблением нажитого.
Все, что мог, – от ценных бумаг до батистовых платков – стащил закадычный друг Прокоп. А в родовой усадьбе при деревне Проплеванной сестрицы Машенька и Дашенька, племянницы Фофочка и Лелечка, елейными голосами поминая покойника, думают, как бы перетянуть друг у друга куски наследства.
Промелькнули годы – и вот уже постаревший Прокоп живет под гнетом шантажиста Гаврюшки, бывшего номерного, который видел, как барин в чужое добро руку запустил. Приезжает адвокат, зачинается дело, страж закона пытается урвать с Прокопа свои законные, и только из-за несговорчивости обоих все доходит до суда. Прокоп выигрывает свое дело, поскольку резон российских заседателей – свое да упускать! этак и по миру скоро пойдешь! После такого сновидения герою хочется лишь одного – бежать! Да куда?
Из провинции в столицу уже бежал, не обратно же возвращаться…
Провинциал устремляется к своему старинному приятелю Менандру Перелестнову, который еще в университете написал сочинение “Гомер, человек и гражданин”, перевел страницу из какого-то учебника и, за оскуднением, стал либералом и публицистом при ежедневном литературно-научно-публицистическом издании “Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница”. Вообще-то нашего героя нельзя назвать чуждым литературному труду: экземпляр юношеской повестушки “Маланья”, из крестьянской жизни, отлично переписанный и великолепно переплетенный, и доднесь хранится у провинциала. Друзья сошлись на том, что нынче легко дышится, светло живется, а главное – Перелестнов обещает ввести товарища в почти тайный “Союз Пенкоснимателей”. Герой знакомится с Уставом Союза, учрежденного за отсутствием настоящего дела и в видах безобидного препровождения времени, а вскоре и с самими его членами, в основном журналистами, сотрудниками различных изданий, вроде “Истинного Российского Пенкоснимателя”, “Зеркала Пенкоснимателя”,
“Общероссийской Пенкоснимательной Срамницы”, где, кажется, под разными псевдонимами один и тот же человек полемизирует сам с собой. А так… кто из этих пенкоснимателей занимается родословной Чурилки; кто доказывает, будто сюжет “Чижика-пыжика” заимствован; кто деятельно работает на поддержание “упразднения”. Словом, некомпетентность пенкоснимателей в вопросах жизни не подлежит сомнению; только в литературе, находящейся в состоянии омертвения, они могут выдавать свой детский лепет за ответы на вопросы жизни и даже кому-то импонировать. При этом литература уныло бредет по заглохшей колее и бессвязно бормочет о том, что первым попадает под руку.
Писателю не хочется писать, читателю – читать противно. И рад бежать, да некуда…
Однако главнейшим событием для провинциала, после погружения в мир пенкоснимателей, стала мистификация VIII международною статистического конгресса, на который слетаются заатлантические друзья, дутые иностранцы; легковерные же русские делегаты, среди которых Кирсанов, Берсенев, Рудин, Лаврецкий, Волохов, их кормят-поят, устраивают экскурсии, собираются показать Москву и Троице-Сергиеву лавру. Между тем на рабочих заседаниях выясняется, по каким статьям и рубрикам в России вообще возможно проводить статистические исследования. Наконец, любовь россиян пооткровенничать с иностранцами, полиберальничать перед европейцами приводит к, казалось бы, неизбежному завершению: весь конгресс оказался ловушкой, чтобы выяснить политические взгляды и степень лояльности господ российских делегатов. Их переписывают и обязывают являться на допросы в некое потайное место.
Теперь смельчаки и фрондеры готовы друг друга заложить, да и сам себя каждый разоблачает, лишь бы выказать свою благонадежность и отмазаться от соучастия уж Бог знает в чем. Кончается все обычным свинством: у подследственных вымогают хоть сколько-нибудь денег, обещая тотчас прекратить дело. Вздох всеобщего облегчения…
Впрочем, по многочисленным ляпам и оговоркам давно пора было бы догадаться, что это глупо-грубый розыгрыш с целью поживиться.
Оробевший провинциал сидит дома и с великой тоски начинает строчить статейки; так свободная печать обогащается нетленками на темы: оспопрививание; кто была Тибуллова Делия? геморрой – русская ли болезнь? нравы и обычаи летучих мышей; церемониал погребения великого князя Трувора – и длинный ряд других с тонкими намеками на текущую современность. И снова, как наваждение, надвигается на провинциала сонная греза о миллионе, о собственной смерти, о суде над проворовавшимся Прокопом, чье дело, по кассационному постановлению, решают разбирать поочередно во всех городах Российской империи. И снова неприкаянная душа летает над окаянной землею, над всеми городами, в алфавитном порядке, наблюдая повсеместно триумф пореформенного правосудия и вальяжную изворотливость Прокопа, радуясь неумолкаемому звону колоколов, под который легко пишутся проекты, а реформаторские затеи счастливым образом сочетаются с запахом сивухи и благосклонным отношением к жульничеству. Сестриц же навешает в Проплеванной молодой адвокат Александр Хлестаков, сын того самого Ивана Александровича. Он перекупает право на все наследство за пять тысяч наличными.
Душа провинциала переносится в Петербург. Александр Иванович обдумывает, где найти совершенно достоверных лжесвидетелей, чтобы завалить Прокопа? Лжесвидетелей находят, да только тех, которых подсунул сам Прокоп, чтобы надуть новых родственников провинциала. Его душа снова переносится в самый конец XIX в. Прокоп все еще судится, с триумфом выиграв в ста двадцати пяти городах, раздав на то почти весь украденный миллион.
Между тем прогрессивные перемены в царстве-государстве необычайные: вместо паспортов введены маленькие карточки; разделения на военных и статских не существует; ругательства, составлявшие красу полемики 70-х гг., упразднены, хотя литература совершенно свободна… Пробуждается герой в… больнице для умалишенных. Как туда попал, не помнит и не ведает. Одно утешение – там же сидят оба адвоката Прокопа и Менандр.
Тем и завершается год, проведенный провинциалом в Петербурге.
В желтом доме, на досуге, герой подводит итоги всему увиденному-услышанному, а главным образом, разбирает, кто же такие эти “новые люди”, которых он познал в столице. Тут до него доходит, что “новые люди” принадлежат к тому виду млекопитающих, у которых по штату никаких добродетелей не полагается. Люди же, мнящие себя руководителями, никак повлиять на общее направление жизни не в силах по одному тому, что, находясь в лагере духовной нищеты, они порочны. От среднего человека тоже ждать нечего, ибо он – представитель малочувствительной к общественным интересам массы, которая готова даром отдать свои права первородства, но ни за что не поступиться ни одной ложкой своей чечевичной похлебки.
И винит себя провинциал как новоявленный либерал, что на новые формы старых безобразий все кричал: шибче! наяривай!
Итак, одним из итогов дневника провинциала становится осознание жизненной пустоты и невозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль. И напрасно провинциальная интеллигенция валом валит в Петербург с мыслью: не полегче ли будет? не удастся ли примазаться к краешку какой-нибудь концессии, потом сбыть свое учредительное право, а там – за границу, на минеральные воды…
Вариант 2
В своем произведении “Дневник провинциала в Петербурге” Михаил Салтыков-Щедрин описывает жизнь провинциалов, которые со всех стран перебирались в Россию.
Главный герой – обычный провинциал – ведет свой дневник, а вернее записки и воспоминания. Так читатель узнает, что он едет в Петербург, который был российской столицей и всю дорогу размышляет, зачем он это делает. В вагоне вместе с героем также едет много провинциалов с разных городов и даже стран.
Приехав туда, приезжие начали бегать по министерствам и ведомствам, а также на своеобразную биржу, чтобы трудоустроится. Так и наш герой попадает в этот круговорот событий. Он, как и все бегают, пытаясь, трудоустроится за бутылочку водки, балык или же недешевый коньяк.
Также провинциалы пытаются пролезть в театр, чтобы посмотреть на приезжую актрису Шнейдер – и наш герой туда же.
В Петербурге наш провинциал находит себе приятеля Прокопа, который также не дает ему расслабиться. Он таскает его по кругам и обществам, где пишут проекты, написание которых в те времена были в моде: один пишет о сокращении, другой о расширении, а третий о расстрелянии. Бегая то с одного приема на другой, провинциал с Прокопом напиваются и остаются ночевать в квартире помощника участкового надзирателя. Здесь герой размышляет о новой партии, которая не отличается от настоящей.
Также думает о проекте Прокопа, в котором приятель хочет временно усыпить чувства, переформировать де сиянс академии. Так насмотревшись на проекты и пробегав целый день, герой засыпает и видит сон. В нем он умирает в своей меблированной комнате, а в кармане у него имеется миллион рублей. Но здесь автор пишет, как душа покойного провинциала наблюдает со стороны за ограблением нажитого.
Вором оказывается его закадычный друг Прокоп. Дальше герой видит, как на его похоронах родственники уже делят наследство. Во сне проходит некоторое время – и вот Прокоп начинает жить под гнетом шантажиста Гаврюшки, который видел, как барин воровал.
Тогда приезжает адвокат и зачинается дело, в котором страж закона пытается забрать с Прокопа свою законную часть. Но дело доходит до суда, в котором выигрывает вор. После такого сна провинциал решает бежать.
Он приезжает к своему другу Менандру Перелестнову, который обещает нашему герою ввести его в тайный “Союз Пенкоснимателей”. Так провинциал знакомится с Уставом Союза, а после и его членами, которые в основном были журналистами. Так он начинает писать, но читателям не нравится его статьи. Герой и сам бы рад снова бежать, но некуда.
Главнейшим событием для провинциала, становится мистификация VIII международного конгресса, на который прилетают иностранцы. В итоге этот конгресс оказался ловушкой, для того чтобы выяснить настоящие политические взгляды и лояльность российских делегатов. Их начинают вызывать на допросы, которые заканчиваются свинством: делегаты друг на друга наговаривают и их заставляют заплатить огромные деньги, чтобы закрыть дело.
С того момента провинциал сидит дома и с тоски пишет статейки. Он снова видит тот же сон о миллионах, в котором видит, как Прокоп с триумфом выиграет в суде, а чтобы достичь победы раздает почти весь миллион лжесвидетелям. Также герой видит, что произошли и перемены в государстве: вместо паспортов маленькие карточки, разделения на военных и статских нет, а литература свободна. Но когда провинциал просыпается он приходит в замешательство, потому что он находится в больнице для умалишенных, где начинает размышлять над своим существованием.
Он не помнит, как туда попал, но с ним также были два адвоката Прокопа и Менандр. Так и завершается год, проведенный героем в Петербурге.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)