Чужой хлеб
Рядом со мной был чужой хлеб, хлеб моего хорошего товарища. Мой друг доверял только мне, поэтому, перед уходом на работу в дневную смену, он оставил его мне на сохранение, положив его в мой маленький русский деревянный баульчик. Сейчас уже мода прошла на такие баульчики, но в двадцатых годах все московские красавицы бегали с такими чемоданчиками, сделанными из дерматина, напоминающего крокодилью кожу.
В баульчике лежал хлеб, пайка хлеба. Если постучать по коробке, то хлеб мог переваливаться со стороны на сторону. Я долго не спал, так как хотел есть. А как известно, у голодного человека плохой сон. Но так же меня мучали эти кусочки хлеба, чужого хлеба, хлеб моего товарища, который не давал мне спокойствия.
Я сел на койку. Мне казалось, что все взгляды окружающих направлены в мою сторону, они догадываться, что я хочу сделать.
У окна стоял дневальный, на что-то ставил заплату, другой, чья фамилия мне была неизвестна, так же работал в ночную смену, как и я. Он лежал посередине барака на чужом месте, его ноги были прислонены к стенке железной печки, от которой тепло не
доходило ко мне, в глубь барака. Этот незнакомец лежал на спине с закрытыми глазами, скорее всего он спал. Свой взгляд я перевел на верхние нары в глуби барака. Там тоже кто-то отдыхал, спал или просто лежал, закутавшись в куче старого тряпья.
К нему, так как и ко мне, тепло от печки не доходило.
Я все же решился лечь поспать. Умостившись на койке, я начал считать, что б уснуть, но досчитав до тысячи, не смог, и снова сел на койку. Не удержавшись перед соблазном, я открыл баул, и мой нос уловил столь приятный, но еле ощутимый запах хлеба. Я вынул хлеб из баула. Это была пайка-трехсотка, твердая, как кусок дерева, и очень холодная.
Борясь с собой, я вернул кусочки хлеба в баул, и снова их достал. Перевернув коробку, мне на руку высыпались хлебные крошки. Я тут же их положил в рот, начисто вылизав языком руку от крошек.
От пайка отщипнул, маленьких, три кусочка хлеба, а остальное вернул на место. Рот был наполнен слюной, в которой уже растаяли крошки. Я клал кусочки хлебушка в рот один за одним, и уснул, гордо, зная, что не тронул хлеб товарища.