Былое и думы
Книга Герцена начинается с рассказов его няньки о мытарствах семьи Герцена в Москве 1812 г., занятой французами (сам А. И. тогда – маленький ребенок); кончается европейскими впечатлениями 1865 – 1868 гг. Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова “Былое и думы” назвать нельзя: последовательное повествование находим, кажется, только в первых пяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.); дальше – ряд очерков, публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы “Былого и дум” первоначально печатались как самостоятельные вещи (“Западные арабески”, “Роберт Оуэн”).
Сам Герцен сравнивал “Былое и думы” с домом, который постоянно достраивается: с “совокупностью пристроек, надстроек, флигелей”.
Часть первая – “Детская и университет (1812 – 1834)” – описывает по преимуществу жизнь в доме отца – умного ипохондрика, который кажется сыну (как и дядя, как и друзья молодости отца – напр., О. А. Жеребцова) типичным порождением XVIII в.
События 14 декабря 1825 г. оказали чрезвычайное
воздействие на воображение мальчика. В 1827 г. Герцен знакомится со своим дальним родственником Н. Огаревым – будущим поэтом, очень любимым русскими читателями в 1840 – 1860-х; с ним вместе Герцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, “обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать жизнью на избранную борьбу”.
Свои радикальные политические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев – студентом физико-математического отделения Московского университета.
Часть вторая – “Тюрьма и ссылка” (1834 – 1838)”: по сфабрикованному делу об оскорблении его величества Герцен, Огарев и другие из их университетского кружка арестованы и сосланы; Герцен в Вятке служит в канцелярии губернского правления, отвечая за статистический отдел; в соответствующих главах “Былого и дум” собрана целая коллекция печально-анекдотических случаев из истории управления губернией.
Здесь же очень выразительно описывается А. Л. Витберг, с которым Герцен познакомился в ссылке, и его талантливый и фантастический проект храма в память о 1812 г. на Воробьевых горах.
В 1838 г. Герцена переводят во Владимир.
Часть третья – “Владимир-на-Клязьме” (1838 – 1839)” – романтическая история любви Герцена и Натальи Александровны Захарьиной, незаконной дочери дяди Герцена, воспитывавшейся у полубезумной и злобной тетки. Родственники не дают согласия на их брак; в 1838 г. Герцен приезжает в Москву, куда ему запрещен въезд, увозит невесту и венчается тайно.
В части четвертой – “Москва, Петербург и Новгород” (1840 – 1847)”описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи. Вернувшиеся из ссылки Герцен и Огарев сблизились с молодыми гегельянцами – кружком Станкевича (прежде всего – с Белинским и Бакуниным). В главе “Не наши” (о Хомякове, Киреевских, К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западников и славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзя смешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общине и социализме).
В 1846 г. по идеологическим причинам происходит отдаление Огарева и Герцена от многих, в первую очередь от Грановского (личная ссора между Грановским и Герценом из-за того, что один верил, а другой не верил в бессмертие души, – очень характерная черта эпохи); после этого Герцен и решает уехать из России.
Часть пятая (“Париж – Италия – Париж (1847 – 1852): Перед революцией и после нее”) рассказывает о первых годах, проведенных Герценом в Европе: о первом дне русского, наконец очутившегося в Париже, городе, где создавалось многое из того, что он на родине читал с такой жадностью: “Итак, я действительно в Париже, не во сне, а наяву: ведь это Вандомская колонна и rue de la Paix”; о национально-освободительном движении в Риме, о “Молодой Италии”, о февральской революции 1848 г. во Франции (все это описано достаточно кратко: Герцен отсылает читателя к своим “Письмам из Франции и Италии”), об эмиграции в Париже – преимущественно польской, с ее мистическим мессианским, католическим пафосом (между прочим, о Мицкевиче), об Июньских днях, о своем бегстве в Швейцарию и проч.
Уже в пятой части последовательное изложение событий прерывается самостоятельными очерками и статьями. В интермедии “Западные арабески” Герцен – явно под впечатлением от режима Наполеона III – с отчаянием говорит о гибели западной цивилизации, такой дорогой для каждого русского социалиста или либерала. Европу губит завладевшее всем мещанство с его культом материального благополучия: душа убывает. (Эта тема становится лейтмотивом “Былого и дум”: см., напр.: гл. “Джон-Стюарт Милль и его книга “On Liberty” в шестой части.) Единственный выход Герцен видит в идее социального государства.
В главах о Прудоне Герцен пишет и о впечатлениях знакомства (неожиданная мягкость Прудона в личном общении), и о его книге “О справедливости в церкви и в революции”. Герцен не соглашается с Прудоном, который приносит в жертву человеческую личность “богу бесчеловечному” справедливого государства; с такими моделями социального государства – у идеологов революции 1891 г. вроде Ба-бефа или у русских шестидесятников – Герцен спорит постоянно, сближая таких революционеров с Аракчеевым (см., напр., гл. “Роберт Оуэн” в части шестой).
Особенно неприемлемо для Герцена отношение Прудона к женщине – собственническое отношение французского крестьянина; о таких сложных и мучительных вещах, как измена и ревность, Прудон судит слишком примитивно. По тону Герцена ясно, что эта тема для него близкая и болезненная.
Завершает пятую часть драматическая история семьи Герцена в последние годы жизни Натальи Александровны: эта часть “Былого и дум” была опубликована через много лет после смерти описанных в ней лиц.
Июньские события 1848 г. в Париже (кровавый разгром восстания и воцарение Наполеона III), а потом тяжелая болезнь маленькой дочери роковым образом подействовали на впечатлительную Наталью Александровну, вообще склонную к приступам депрессии. Нервы ее напряжены, и она, как можно понять из сдержанного рассказа Герцена, вступает в слишком близкие отношения с Гервегом (известным немецким поэтом и социалистом, самым близким тогда другом Герцена), тронутая жалобами на одиночество его непонятой души. Наталья Александровна продолжает любить мужа, сложившееся положение вещей мучает ее, и она, поняв наконец необходимость выбора, объясняется с мужем; Герцен выражает готовность развестись, если на то будет ее воля; но Наталья Александровна остается с мужем и порывает с Гервегом. (Здесь Герцен в сатирических красках рисует семейную жизнь Гервега, его жену Эмму – дочь банкира, на которой женились из-за ее денег, восторженную немку, навязчиво опекающую гениального, по ее мнению, мужа. Эмма якобы требовала, чтобы Герцен пожертвовал своим семейным счастьем ради спокойствия Гервега.)
После примирения Герцены проводят несколько счастливых месяцев в Италии. В 1851 г. – в кораблекрушении погибают мать Герцена и маленький сын Коля. Между тем Гервег, не желая смириться со своим поражением, преследует Герценов жалобами, грозит убить их или покончить с собой и, наконец, оповещает о случившемся общих знакомых.
За Герцена заступаются друзья; следуют неприятные сцены с припоминанием старых денежных долгов, с рукоприкладством, публикациями в периодике и проч. Всего этого Наталья Александровна перенести не может и умирает в 1852 г. после очередных родов (видимо, от чахотки).
Пятая часть заканчивается разделом “Русские тени” – очерками о русских эмигрантах, с которыми Герцен тогда много общался. Н. И. Сазонов, товарищ Герцена по университету, много и несколько бестолково скитавшийся по Европе, увлекавшийся политическими прожектами до того, что в грош не ставил слишком “литературную” деятельность Белинского, например, для Герцена этот Сазонов – тип тогдашнего русского человека, зазря сгубившего “бездну сил”, не востребованных Россией. И здесь же, вспоминая о сверстниках, Герцен перед лицом заносчивого нового поколения – “шестидесятников” – “требует признания и справедливости” для этих людей, которые “жертвовали всем, что им предлагала традиционная жизнь, из-за своих убеждений Таких людей нельзя просто сдать в архив…”.
А. В. Энгельсон для Герцена – человек поколения петрашевцев со свойственным ему “болезненным надломом”, “безмерным самолюбием”, развившимся под действием “дрянных и мелких” людей, которые составляли тогда большинство, со “страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения” – и притом с плачевной бесплодностью и неспособностью к упорной работе, раздражительностью и даже жестокостью.
Часть шестая. После смерти жены Герцен переезжает в Англию: после того как Гервег сделал семейную драму Герцена достоянием молвы, Герцену нужно было, чтобы третейский суд европейской демократии разобрался в его отношениях с Гервегом и признал правоту Герцена. Но успокоение Герцен нашел не в таком “суде” (его и не было), а в работе: он “принялся за “Былое и думы” и за устройство русской типографии”.
Автор пишет о благотворном одиночестве в его тогдашней лондонской жизни (“одиноко бродя по Лондону, по его каменным просекам, не видя иной раз ни на шаг вперед от сплошного опалового тумана и толкаясь с какими-то бегущими тенями, я много прожил”); это было одиночество среди толпы: Англия, гордящаяся своим “правом убежища”, была тогда наполнена эмигрантами; о них преимущественно и рассказывает часть шестая (“Англия (1852 – 1864)”).
От вождей европейского социалистического и национально-освободительного движения, с которыми Герцен был знаком, с некоторыми – близко (гл. “Горные вершины” – о Маццини, Ледрю-Роллене, Кошуте и др.; гл. “Camicia rossa” о том, как Англия принимала у себя Гарибальди – об общенародном восторге и интригах правительства, не желавшего ссориться с Францией), – до шпионов, уголовников, выпрашивающих пособие под маркой политических изгнанников (гл. “Лондонская вольница пятидесятых годов”). Убежденный в существовании национального характера, Герцен посвящает отдельные очерки эмиграции разных национальностей (“Польские выходцы”, “Немцы в эмиграции” (здесь см., в частности, характеристику Маркса и “марксидов” – “серной шайки”; их Герцен считал людьми очень непорядочными, способными на все для уничтожения политического соперника; Маркс платил Герцену тем же). Герцену было особенно любопытно наблюдать, как национальные характеры проявляются в столкновении друг с другом (см. юмористическое описание того, как дело французов дуэлянтов рассматривалось в английском суде – гл. “Два процесса”).
Часть седьмая посвящена собственно русской эмиграции (см., напр., отдельные очерки о М. Бакунине и В. Печерине), истории вольной русской типографии и “Колокола” (1858 – 1862). Автор начинает с того, что описывает неожиданный визит к нему какого-то полковника, человека, судя по всему, невежественного и вовсе нелиберального, но считающего обязанностью явиться к Герцену как к начальству: “я тотчас почувствовал себя генералом”. Первая гл. – “Апогей и перигей”: огромная популярность и влияние “Колокола” в России проходят после известных московских пожаров и в особенности после того, как Герцен осмелился печатно поддержать поляков во время их восстания 1862 г.
Часть восьмая (1865 – 1868) не имеет названия и общей темы (недаром первая ее глава – “Без связи”); здесь описываются впечатления, которые произвели на автора в конце 60-х гг. разные страны Европы, причем Европа по-прежнему видится Герцену как царство мертвых (см. главу о Венеции и о “пророках” – “Даниилах”, обличающих императорскую Францию, между прочим, о П. Леру); недаром целая глава – “С того света” – посвящена старикам, некогда удачливым и известным людям. Единственным местом в Европе, где можно еще жить, Герцену кажется Швейцария.
Завершают “Былое и думы” “Старые письма” (тексты писем к Герцену от Н. Полевого, Белинского, Грановского, Чаадаева, Прудона, Карлейля). В предисловии к ним Герцен противопоставляет письма – “книге”: в письмах прошлое “не давит всей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим”. Так понятые письма похожи и на всю книгу воспоминаний Герцена, где он рядом с суждениями о европейской цивилизации попытался сберечь и то самое “случайное” и “будничное”.
Как сказано в XXIV гл. пятой части, “что же, вообще, письма, как не записки о коротком времени?”.
Вариант 2
Эта книга начинается воспоминаниями няньки Герцена о мытарствах семьи в 1812 году, когда в Москве были французы. Конец приходится на 1865-1868гг. в нем описаны впечатления о Европе. Можно сказать, что воспоминания встречаются только в первых пяти частях, остальные – очерки и рассказы, некоторые из них задумывались как самостоятельные произведения.
В первой части описаны моменты жизни в отцовском доме. Там Герцен познакомился с дальним родственником Н. Огаревым, ставшим впоследствии, его соратником и единомышленником. Они вместе вели русскую типографию в Лондоне.
Во второй части, читателю повествуется о ссылке, по сфабрикованному делу об оскорблении его величества. Герцен знакомится с А. Л. Витбергом, который проектирует храм на Воробьевых горах. Третья часть – это любовная история Герцена и Натальи Александровны, внебрачной дочки дяди Герцена. Семья против этого брака, но они уезжают в Москву, где тайно венчаются. Четвертая часть посвящена интеллектуальной атмосфере московского общества.
По возвращению из ссылки, Герцен со своим соратником Огаревым, сблизились с кружком Станкевича. 1846 год ознаменовался разногласиями между Грановским и Герценом. Они не разделяли взгляды друг друга на бессмертие душ. Один верил в него, другой – нет.
Герцен покидает Россию. Первые годы в Европе описаны в пятой части. Герцен рассказывает о национально-освободительном движении в Риме, о революции во Франции, в феврале 1848 года, о польских эмигрантах в Париже, о своем бегстве в Швейцарию. Последовательность событий прерывают очерки и рассказы автора
Впечатлившись режимом Наполеона ІІІ, Герцен рассказывает о гибели западной цивилизации. Мещанство, погубившее Европу, превозносит культ материальных благ. Душа теряется в этом. Спасением может стать создание социального государства.
Это и становится основной ниточкой, проходящей через все произведение автора. Герцен пишет о Прудоне и его книге “О справедливости в церкви и в революции”. Он отрицает идею Прудона жертвовать человеком для справедливого государства. Прудон, а также прочие идеологи вроде Ба-бефа вызывают несогласие у Герцена.
Гневное осуждение собственнического отношения Прудона к женщинам вызывает у Герцена явное недовольство, особенно темы ревности и измены. Посему, становится ясно, что эта тема близка Герцену. В завершении пятой части история последних лет жизни Натальи Александровны.
Напечатана она была, спустя много лет, после смерти ее героев.
В шестой части Герцен рассказывает о переезде в Англию и суде с Гервегом, сделавшим семейную трагедию достоянием общественности. Он описывает свое одиночество и тогдашнюю жизнь. Седьмая часть посвящается русским эмигрантам и истории русской типографии.
Восьмая часть, называется “Без связи” ибо не имеет общей темы. Заканчивают произведение тексты писем, написанные Белинским, Грановским, Прудоном и другими к Герцену. Он противопоставляет книгу письмам, считая, что их содержание и заботы сближают читателя с автором писем.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)