Алмазный мой венец
Эта книга – не роман, не повесть, не лирический дневник и не мемуары. Хронологические связи заменены здесь ассоциативными, а поиски красоты – поисками подлинности, какой бы плохой она ни казалась. Это мовизм (от “мове” – плохо). Это свободный полет фантазии, порожденный истинными происшествиями.
Поэтому почти никто не назван здесь своим именем, а псевдоним будет писаться с маленькой буквы, кроме Командора.
Мое знакомство с ключиком (Ю. Олеша) состоялось, когда мне было семнадцать, ему пятнадцать, позднее мы стали самыми близкими друзьями, принадлежали к одной литературной среде. Эскесс, птицелов, брат, друг, конармеец – все они тоже одесситы, вместе с киевлянином синеглазым и черниговцем колченогим вошедшие в энциклопедии и почти все – в хрестоматии.
С птицеловом (Эдуард Багрицкий) я познакомился на собрании молодых поэтов, где критик Петр Пильский выбирал лучших и потом возил напоказ по летним театрам. Рядом с ним в жюри всегда сидел поэт эскесс (Семен Кессельман), неизменно ироничный и беспощадный в поэтических оценках.
Птицелов
входил в элиту одесских поэтов, его стихи казались мне недосягаемыми. Они были одновременно безвкусны и непонятно прекрасны. Он выглядел силачом, обладал гладиаторской внешностью, и лишь впоследствии я узнал, что он страдает астмой.
Вытащить его в Москву удалось только после гражданской войны. Он был уже женат на вдове военврача, жил литературной поденщиной, целыми днями сидел в свой хибарке на матраце по-турецки, кашлял, задыхался, жег противоастматический порошок. Не помню, как удалось когда-то выманить его на яхте в море, к которому он старался не подходить ближе чем на двадцать шагов.
Ему хотелось быть и контрабандистом, и чекистом, и Виттингтоном, которого нежный голос звал вернуться обратно.
В истоках нашей поэзии почти всегда была мало кому известная любовная драма – крушение первой любви, измена. Юношеская любовь птицелова когда-то изменила ему с полупьяным офицером… Рана не заживала всю жизнь.
То же было с ключиком и со мной. Взаимная зависть всю жизнь привязывала нас друг к другу, и я был свидетелем многих эпизодов его жизни. Ключик как-то сказал мне, что не знает более сильного двигателя, чем зависть.
Я же видел еще более могучую силу – любовь, причем неразделенную.
Подругой ключика стала хорошенькая голубоглазая девушка. В минуты нежности он называл ее дружочек, а она его – слоник. Ради нее ключик отказался ехать с родителями в Польшу и остался в России. Но в один прекрасный день дружочек объявила, что вышла замуж. Ключик останется для нее самым-самым, но ей надоело голодать, а Мак (новый муж) служит в губпродкоме.
Я отправился к Маку и объявил, что пришел за дружочком. Она объяснила ему, что любит ключика и должна вернуться сейчас же, вот только соберет вещи. Да, рассеяла она мое недоумение, теперь у нее есть вещи. И продукты, добавила она, возвращаясь с двумя свертками.
Впрочем, через некоторое время в моей комнате в Мыльниковом переулке она появилась в сопровождении того, кого я буду звать колченогим (Вл. Нарбут).
Когда-то он руководил Одесским отделением РОСТА. После гражданской войны хромал, у него не хватало кисти левой руки, в результате контузии он заикался. Служащих держал в ежовых рукавицах.
При всем том это был поэт, известный еще до революции, друг Ахматовой и Гумилева. Дружочек почти в день приезда в Москву ключика снова появилась в моей комнате и со слезами на глазах целовала своего слоника. Но вскоре раздался стук.
Я вышел, и колченогий попросил передать, что если дружочек немедленно не вернется, он выстрелит себе в висок.
Со слезами же на глазах дружочек простилась с ключиком (теперь уже навсегда) и вышла к колченогому.
Вскоре я отвел ключика в редакцию “Гудка”. Что вы умеете? А что вам надо? – был ответ. И действительно.
Зубило (псевдоним ключика в “Гудке”) чуть ли не затмил славу Демьяна Бедного, а наши с синеглазым (М. Булгаков) фельетоны определенно потонули в сиянии его славы.
Скоро в редакции появился тот, кого я назову другом (И. Ильф). Его взяли правщиком. Из неграмотных и косноязычных писем он создал своего рода прозаические эпиграммы, простые, насыщенные юмором.
Впереди, впрочем, его ждала всемирная слава. В Москву приехал мой младший братец, служивший в Одесском угрозыске, и устроился в Бутырку надзирателем. Я ужаснулся, заставил его писать.
Вскоре он стал прилично зарабатывать фельетонами. Я предложил ему и другу сюжет о поиске бриллиантов, спрятанных в обивке стульев. Мои соавторы не только отлично разработали сюжет, но изобрели новый персонаж – Остапа Бендера. Прототипом Остапа был брат одного молодого одесского поэта, служивший в угрозыске и очень досаждавший бандитам.
Они решили убить его, но убийца перепутал братьев и выстрелил в поэта. Брат убитого узнал, где скрываются убийцы, пришел туда. Кто убил брата?
Один из присутствовавших сознался в ошибке: он тогда не знал, что перед ним известный поэт, а теперь он просит простить его. Всю ночь провел Остап среди этих людей. Пили спирт и читали стихи убитого, птицелова, плакали и целовались.
Наутро он ушел и продолжил борьбу с бандитами.
Мировая слава пришла и к синеглазому. В отличие от нас, отчаянной богемы, он был человеком семейным, положительным, с принципами, был консервативен и терпеть не мог Командора (В. Маяковского), Мейерхольда, Татлина. Был в нем почти неуловимый налет провинциализма.
Когда он прославился, надел галстук бабочкой, купил ботинки на пуговицах, вставил в глаз монокль, развелся с женой и затем женился на Белосельской-Белозерской. Потом появилась третья жена – Елена. Нас с ним роднила любовь к Гоголю.
Разумеется, мы, южане, не ограничивались лишь своим кругом. Я был довольно хорошо знаком с королевичем (С. Есениным), был свидетелем его поэтических триумфов и безобразных дебошей. Моя жизнь текла более или менее рядом с жизнью Командора, соратника (Н.
Асеева), мулата (Б. Пастернака). Великий председатель земного шара (В. Хлебников) несколько дней провел у меня в Мыльниковом. Судьба не раз сводила меня и с кузнечиком (О.
Мандельштамом), штабс-капитаном (М. Зощенко), арлекином (А. Крученых), конармейцем (И.
Бабелем), сыном водопроводчика (В. Казиным), альпинистом (Н. Тихоновым) и другими, теперь уже ушедшими из жизни, но не ушедшими из памяти, из литературы, из истории.
Вариант 2
“Алмазный мой венец” – роман Валентина Петровича Катаева, пожалуй, самый загадочный и необычный роман классика советской литературы, был написан в 1975 – 1977годах. Он основан на реальных событиях, посвящен литературной жизни двадцатых годов Москвы, Одессы, Харькова. Название “Алмазный мой венец” взято из Пушкина, эта строка была в “Борисе Годунове”, хотя потом ее Александр Сергеевич и не использовал. Катаевский же “венец” – это стихи поэтов, он их цитирует в книге, они – часть его жизни, и скорее всего – выражение его внутреннего мира.
Еще это дружба этих поэтов, дружба, которую они одарили его и обогатили.
Катаев в романе использует абсолютно новый литературный прием – таинственность действующих лиц, лиц в масках. Это целый ряд известных советских писателей, поэтов, которые проходят перед читателями с прозвищами – масками. Валентин Петрович настолько окутал это произведение таинственностью, неким флером тайны, не теряя при этом глубины смысла событий.
Это сочетание придает роману неповторимое очарование.
В Командоре без особого труда узнается Владимир Маяковский, а в “королевиче” – Сергей Есенин, “синеглаз” – Михаил Булгаков, “ключик” – Юрий Олеша, “птицелов” – Эдуард Багрицкий.
Переплетение таинственных имен с реальными историческими событиями создает для читателей некую увлекательную игру. Недаром современники называли роман – Алмазный мой кроссворд.
После первой публикации романа в журнале “Новый мир” он сразу же, выражаясь современным языком, становится культовым. Он очень резко отличался от издающейся тогда литературы. Естественно, что весьма неоднозначно и был воспринят критиками и читателями. Одни увидели в нем источник неоценимых сведений о писателях, находящихся под запретом: Булгакове, Бабеле, Олеше, Мандельштаме, кто то смог узнать о вообще малоизвестных Владимире Нарбуте и Семене Кесельмане.
А другие – только “набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью”.
Основная полемика развернулась вокруг отношения самого Катаева к своим таинственным персонажам, а также об его ответственности за достоверность описываемых событий. Его многие упрекали в измене социалистического реализма. Валентин Петрович несколько раз давал интервью по поводу этой книги, терпеливо объясняя свою позицию, что видел свою задачу написать книгу о Революции, “и о людях, которые безоговорочно приняли Революцию и вращались в ее магнитном поле.
И еще я считал своим долгом говорить правду, такую, как я знал…”.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)