Сергей Донатович Довлатов
ДОВЛАТОВ, СЕРГЕЙ ДОНАТОВИЧ (наст. фамилия – Мечик) (1941−1990), родился 3 сентября 1941 в Уфе – известный прозаик, журналист, яркий представитель третьей волны русской эмиграции, один из наиболее читаемых современных русских писателей во всем мире. С 1944 жил в Ленинграде. Был отчислен со второго курса Ленинградского университета.
Оказавшись в армии, служил охранником в лагерях Коми АССР. После возвращения из армии работал корреспондентом в многотиражной газете Ленинградского кораблестроительного института “За кадры верфям”, затем выехал в Эстонию, где сотрудничал в газетах “Советская Эстония”, “Вечерний Таллинн”. Писал рецензии для журналов “Нева” и “Звезда”. Произведения Довлатова-прозаика не издавались в СССР. В 1978 эмигрировал в Вену, затем переехал в США.
Стал одним из создателей русскоязычной газеты “Новый американец”, тираж которой достигал 11 тысяч экземпляров, с 1980 по 1982 был ее главным редактором. В Америке проза Довлатова получила широкое признание, публиковалась в известнейших американских газетах
и журналах. Он стал вторым после В. Набокова русским писателем, печатавшимся в журнале “Нью-Йоркер”. Через пять дней после смерти Довлатова в России была сдана в набор его книга Заповедник, ставшая первым значительным произведения писателя, изданным на родине.
Основные произведения Довлатова: Зона (1964−1982), Невидимая книга (1978), Соло на ундервуде: Записные книжки (1980), Компромисс (1981), Заповедник (1983), Наши (1983), Марш одиноких (1985), Ремесло (1985), Чемодан (1986), Иностранка (1986), Не только Бродский (1988). В основе всех произведений Довлатова – факты и события из биографии писателя. Зона – записки лагерного надзирателя, которым Довлатов служил в армии. Компромисс – история эстонского периода жизни Довлатова, его впечатления от работы журналистом. Заповедник – претворенный в горькое и ироничное повествование опыт работы экскурсоводом в Пушкинских Горах.
Наши – семейный эпос Довлатовых. Чемодан – книга о вывезенном за границу житейском скарбе, воспоминания о ленинградской юности. Ремесло – заметки “литературного неудачника”.
Однако книги Довлатова не документальны, созданный в них жанр писатель называл “псевдодокументалистикой”. Цель Довлатова не документальность, а “ощущение реальности”, узнаваемости описанных ситуаций в творчески созданном выразительном “документе”. В своих новеллах Довлатов точно передает стиль жизни и мироощущение поколения 60-х годов, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, абсурд советской действительности, мытарства русских эмигрантов в Америке. Свою позицию в литературе Довлатов определял как позицию рассказчика, избегая называть себя писателем: “Рассказчик говорит о том, как живут люди.
Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди”. Становясь рассказчиком, Довлатов порывает с обиходной традицией, уклоняется от решения нравственно-этических задач, обязательных для русского литератора. В одном из своих интервью он говорит: “Подобно философии, русская литература брала на себя интеллектуальную трактовку окружающего мира… И, подобно религии, она брала на себя духовное, нравственное воспитание народа.
Мне же всегда в литературе импонировало то, что является непосредственно литературой, т. е. некоторое количество текста, который повергает нас либо в печаль, либо вызывает ощущение радости”. Попытка навязать слову идейную функцию, по Довлатову, оборачивается тем, что “слова громоздятся неосязаемые, как тень от пустой бутылки”. Для автора драгоценен сам процесс рассказывания – удовольствие от “некоторого количества текста”.
Отсюда декларируемое Довлатовым предпочтение литературы американской литературе русской, Фолкнера и Хемингуэя – Достоевскому и Толстому. Опираясь на традицию американской литературы, Довлатов объединял свои новеллы в циклы, в которых каждая отдельно взятая история, включаясь в целое, оставалась самостоятельной. Циклы могли дополняться, видоизменяться, расширяться, приобретать новые оттенки.
Нравственный смысл своих произведений Довлатов видел в восстановлении нормы. “Я пытаюсь вызвать у читателя ощущение нормы. Одним из серьезных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением”, – говорил Довлатов в интервью американскому исследователю русской литературы Джону Глэду. “Я шел и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой.
Норма вызывает ощущение чуда”, – писал он в Заповеднике. Изображая в своих произведениях случайное, произвольное и нелепое, Довлатов касался абсурдных ситуаций не из любви к абсурду. При всей нелепости окружающей действительности герой Довлатова не утрачивает чувства нормального, естественного, гармоничного. Писатель проделывает путь от усложненных крайностей, противоречий к однозначной простоте. “Моя сознательная жизнь была дорогой к вершинам банальности, – пишет он в Зоне. – Ценой огромных жертв я понял то, что мне внушали с детства. Тысячу раз я слышал: главное в браке – общность духовных интересов.
Тысячу раз отвечал: путь к добродетели лежит через уродство. Понадобилось двадцать лет, чтобы усвоить внушаемую мне банальность. Чтобы сделать шаг от парадокса к трюизму”.
Стремлением “восстановить норму” порожден стиль и язык Довлатова. Довлатов – писатель-минималист, мастер сверхкороткой формы: рассказа, бытовой зарисовки, анекдота, афоризма. Стилю Довлатова присущ лаконизм, внимание к художественной детали, живая разговорная интонация.
Характеры героев, как правило, раскрываются в виртуозно построенных диалогах, которые в прозе Довлатова преобладают над драматическими коллизиями. Довлатов любил повторять: “Сложное в литературе доступнее простого”. В Зоне, Заповеднике, Чемодане автор пытается вернуть слову утраченное им содержание. Ясность, простота довлатовского высказывания – плод громадного мастерства, тщательной словесной выделки.
Кропотливая работа Довлатова над каждой, на первый взгляд банальной, фразой позволила эссеистам и критикам П. Вайлю и А. Генису назвать его “трубадуром отточенной банальности”. Позиция рассказчика вела Довлатова и к уходу от оценочности. Обладая беспощадным зрением, Довлатов избегал выносить приговор своим героям, давать этическую оценку человеческим поступкам и отношениям. В художественном мире Довлатова охранник и заключенный, злодей и праведник уравнены в правах. Зло в художественной системе писателя порождено общим трагическим течением жизни, ходом вещей: “Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его носителя.
Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением обстоятельств. И даже – плохим эстетическим вкусом” (Зона).
Главная эмоция рассказчика – снисходительность: “По отношению к друзьям мною владели сарказм, любовь и жалость. Но в первую очередь – любовь”, – пишет он в Ремесле. В писательской манере Довлатова абсурдное и смешное, трагическое и комическое, ирония и юмор тесно переплетены.
По словам литературоведа А. Арьева, художественная мысль Довлатова – “рассказать, как странно живут люди – то печально смеясь, то смешно печалясь”. В первой книге – сборнике рассказов Зона – Довлатов разворачивал впечатляющую картину мира, охваченного жестокостью, абсурдом и насилием. “Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая”.
Зона – записки тюремного надзирателя Алиханова, но, говоря о лагере, Довлатов порывает с лагерной темой, изображая “не зону и зеков, а жизнь и людей”. Зона писалась тогда (1964), когда только что были опубликованы Колымские рассказы Шаламова и Один день Ивана Денисовича Солженицына, однако Довлатов избежал соблазна эксплуатировать экзотический жизненный материал. Акцент у Довлатова сделан не на воспроизведении чудовищных подробностей армейского и зековского быта, а на выявлении обычных жизненных пропорций добра и зла, горя и радости. Зона – модель мира, государства, человеческих отношений. В замкнутом пространстве усть-вымского лагпункта сгущаются, концентрируются обычные для человека и жизни в целом парадоксы и противоречия.
В художественном мире Довлатова надзиратель – такая же жертва обстоятельств, как и заключенный. В противовес идейным моделям “каторжник-страдалец, охранник-злодей”, “полицейский-герой, преступник-исчадие ада” Довлатов вычерчивал единую, уравнивающую шкалу: “По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир. Мы говорили на одном приблатненном языке.
Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения… Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на роль охранника.
Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы”. В другой книге Довлатова – Заповедник – всевозрастающий абсурд подчеркнут символической многоплановостью названия. Пушкинский заповедник, в который главный герой Алиханов приезжает на заработки, – клетка для гения, эпицентр фальши, заповедник человеческих нравов, изолированная от остального мира “зона культурных людей”, Мекка ссыльного поэта, ныне возведенного в кумиры и удостоившегося мемориала.
Прототипом Алиханова в Заповеднике был избран Иосиф Бродский, пытавшийся получить в Михайловском место библиотекаря. В то же время, Алиханов – это и бывший надзиратель из Зоны, и сам Довлатов, переживающий мучительный кризис, и – в более широком смысле – всякий опальный талант. Своеобразное развитие получала в Заповеднике пушкинская тема. Безрадостный июнь Алиханова уподоблен болдинской осени Пушкина: вокруг “минное поле жизни”, впереди – ответственное решение, нелады с властями, опала, семейные горести.
Уравнивая в правах Пушкина и Алиханова, Довлатов напоминал о человеческом смысле гениальной пушкинской поэзии, подчеркивал трагикомичность ситуации – хранители пушкинского культа глухи к явлению живого таланта. Герою Довлатова близко пушкинское “невмешательство в нравственность”, стремление не преодолевать, а осваивать жизнь. Пушкин в восприятии Довлатова – “гениальный маленький человек”, который “высоко парил, но стал жертвой обычного земного чувства, дав повод Булгарину заметить: “Великий был человек, а пропал, как заяц”. Пафос пушкинского творчества Довлатов видит в сочувствии движению жизни в целом: “Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением, сочувствовал движению жизни в целом. Его литература выше нравственности.
Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе…”. В сборнике Компромисс, написанном об эстонском, журналистском периоде своей жизни, Довлатов – герой и автор – выбирает между лживым, но оптимистичным взглядом на мир и подлинной жизнью с ее абсурдом и ущербом. Приукрашенные журналистские материалы Довлатова не имеют ничего общего с действительностью, изображенной в комментариях к ним.
Довлатов уводит читателя за кулисы, показывая, что скрывается за внешним благополучием газетных репортажей, обманчивым фасадом. В Иностранке Довлатов начинает выступать как летописец эмиграции, изображая эмигрантское существование в ироническом ключе. 108 – я улица Квинса, изображенная в Иностранке, – галерея непроизвольных шаржей на русских эмигрантов. Ленинградской молодости писателя посвящен сборник Чемодан – история человека, не состоявшегося ни в одной профессии. Каждый рассказ в сборнике Чемодан – о важном жизненном событии, непростых обстоятельствах.
Но во всех этих серьезных, а подчас и драматичных, ситуациях автор “собирает чемодан”, который становится олицетворением его эмигрантской, кочевой жизни. В Чемодане вновь проявляет себя довлатовский отказ от глобализма: человеку дорога лишь та житейская мелочь, которую он способен “носить с собой”. Умер Сергей Довлатов 24 августа 1990 в Нью-Йорке.
В творчестве Довлатова – редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. В русской литературе ХХ века рассказы и повести писателя продолжают традицию изображения “маленького человека”. Сегодня проза Довлатова переведена на основные европейские и японский языки.
Вариант 2
Довлатов Сергей Донатович (1941−1990 гг.) родился 3 сентября 1941 года в Уфе. Его настоящая фамилия – Мечик. Это известный прозаик, русский писатель и журналист. Сергей Донатович является создателем и русскоязычной газеты “Новый американец”.
Он стал вторым русским писателем после В. Набокова.
Основными произведениями Довлатова являются следующие произведения: “Невидимая книга” (1978), “Компромисс” (1981), “Заповедник” (1983), “Наши” (1983) и другие. В основном произведения Довлатова имею автобиографический характер. Главной задачей писателя была не документальность, а чувство реальности. Читатель должен ощутить знакомый стиль жизни, ситуации, действия. Сам Довлатов предпочитает быть рассказчиком, а не писателем.
К тому же автор получает особенное наслаждение от того, что он рассказывает, преподносит своим читателям.
Произведения Довлатова обладают нравственным смыслом. Он пытается донести до читателя ощущение нормы. Писатель осознает, что современный мир становится абсурдным, несмотря на это он не позволяет своему герою отходить от действительности и в тоже время наделяет его чувством нормальности, естественности и гармоничности.
Основной целью Довлатова является “восстановить норму”. Это довольно четко прослеживается в стиле и языке писателя. Довлатов – писатель-минималист, которому свойственный лаконизм, внимание к деталям, бытовые зарисовки, афоризмы и даже анекдоты.
Художественный мир Довлатова построен на справедливости и равности. Он не отделяет злодея и праведника, охранника и заключенного. Снисходительность – главная эмоция рассказчика.
Ушел из жизни Сергей Довлатов 24 августа 1990 в Нью-Йорке.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)