В основном классическая поэзия пришла в литературу 20-50-х годов из “серебряного века”. Но И. Бродский (впрочем, духовный “внук”. серебряного века”) доказал возможность высокой культуры стихотворного слова и в 60-80-е. и почти в самом конце XX столетия. При этом в интервью 1993 г. он, не называя имен, говорил о современной поэзии: “Совершенно замечательный уровень! Произошел фантастический качественный скачок, так же, впрочем, как и количественный… И качество стихосложения на сегодняшний день чрезвычайно высокое.
Если бы мне было сейчас не 52. а, скажем, 30 лет, я бы подумал: может, мне переменить профессию? Потому что есть действительно замечательные поэты”. Хотя, вероятно, это поэтическое же преувеличение.
В русской литературе сюжет традиционно играл неглавную, подчиненную роль. Ее сила в идейности, философичности, психологизме.
Пушкинский стихотворный роман о неудачной любви скучающего русского денди и провинциальной барышни, формально оставшийся без “конца”, оказался “энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением”
(Белинский). Достоевский с его пристрастием к сюжетной остроте и детективности остался исключением в большой литературе. У Чехова “ничего не происходит”. В XX веке “хорошо построенный сюжет” также не получил широкого распространения. Но в 20-е годы Е. Замятин, В. Шкловский, Л. Лунц и др. призывали обратиться на Запад, поучиться там искусству сюжетосложения и архитектоники (“западники” заявляли о себе и в 30-х годах).
В раннем творчестве И. Эренбурга, В. Каверина и др. эти призывы реализовались.
Мастерами сюжетного действия и увлекательного повествования проявили себя такие разные писатели, как Булгаков и А. Н. Толстой (у последнего авантюрность нередко уже вредит серьезным по намерению произведениям). Появилась и собственно приключенческая литература, в основном детская и юношеская. Детективы при тоталитаризме считались явлением сугубо буржуазным (в годы “борьбы с космополитизмом” бичевался, например, Эдгар По, “писатель крайне враждебный нам. склонный к мистике, положивший начало всему жанру так называемой детективной литературы, с ее нарочитой социальной выхолощенностью и развлекательностью, духовный отец американских гангстеровских новелл и фильмов”), но со смягчением обстановки в СССР появились и детективы.
Однако большая литература в основном осталась верна национальным классическим традициям – содержательности без обязательного эффектного оформления.
Традиционно, исконно в русской литературе и преобладание выразительности над изобразительностью, чувственной представимостью того, о чем говорится в произведении (пушкинский шедевр “Я помню чудное мгновенье…” изобразительности практически начисто лишен), Особенно избегалось прямое изображение всего безобразного, отталкивающего, жестокого и нецеломудренного. Тем или иным способом сообщалось о чем угодно, но очень деликатно и тактично. “Серебряный век”, самый “европейский” в истории русской литературы (потому что 1990-е годы – уже самые “американские”), внес свои коррективы, снял многие табу. Появились такие мастера передачи с помощью слова зрительных образов, звуков, запахов, осязательных ощущений, как Бунин и Шмелев. Любил яркие изобразительные мазки и Горький, но на экспрессивной основе.
Часто он, жизнелюб, которому был интересен любой человек, описывал внешность и одежду даже третьестепенных персонажей, появляющихся в произведении лишь однажды. Так и в советское время; писатель старается, чтобы никто не затерялся среди огромного количества персонажей “Жизни Клима Самгина”.
Ранняя советская литература, окунувшаяся в гущу народной жизни – в крайне тяжелое, “неделикатное” время, усилила “бытовизм” и “физиологизм”. Это было и следствием молодой раскованности, революционной ломки традиций, и реакцией на отвлеченность символизма. Появилось много описаний, в том числе того. до чего прежняя литература не снисходила. Мир предстал, особо остро ощущаемый всеми органами чувств. “Никто из писателей русских до сих пор не написал столько ноздрями, как Вс.
Иванов”, – констатировал в статье 1923 г. “Новая русская проза” Е. Замятин. В литературе, прежде всего посвященной гражданской войне, распространились натуралистические подробности, в том числе эротические. Обилие крови, насилия и грубого секса сразу замечается в “Конармии” Бабеля. Позже эти подробности убывают и наконец совсем исчезают в произведениях советских писателей.
Изобразительность вообще остается значительной в творчестве А. Н. Толстого, очень сильна в “Тихом Доне” и уже менее сильна в первой книге “Поднятой целины” Шолохова, а потом решительно потесняется у него разговорами персонажей, сохраняясь во второй книге колхозного романа преимущественно в пейзажах. Убывает даже знаменитая ахматовская “вещность”, но опять-таки описания природы (исконно связанные с лирической тональностью) в “Докторе Живаго” Пастернака Ахматова поставила очень высоко при скептической оценке романа в целом.
Убывание изобразительности и описательности – тенденция всей мировой литературы XX века начиная с 30-х годов: она не вступает в бесполезную тяжбу с набирающим силу и популярность кинематографом ищет собственные новые пути. Но “грубая”, “непристойная” изобразительность в советской литературе исчезает прежде всего под давлением тоталитаризма, официально внедрявшего неимоверное пуританство и ханжество. Для секретаря ЦК ВКП (б) Жданова недостаточно пристойной (помимо всего прочего) оказалась лирика Ахматовой.
Критик А. Тарасенков в статье “Поэзия в дни войны”, где, кстати, шельмуется Ахматова, критиковал и популярный цикл стихов К. Симонова С тобой и без тебя”: “Симонов любит подчеркивать, что он мужчина… Он говорит о своих товарищах по войне: “от женских ласк отвыкшие мужчины”. В традициях русской поэзии – более благородное и возвышенное отношение к женщине. Эта лирика К. Симонова – грубая, эротически-чувственная. Она неверно направлена и не отражает подлинной души советского человека на войне”.
Такое ханжество изживалось очень долго.
Русское зарубежье по части изобразительных вольностей было скромнее, традиционнее, классичнее, интеллигентнее, чем ранняя советская литература. Но в чувственной представимости изображаемого мало кто мог соперничать с Иваном Буниным и Иваном Шмелевым. Потеряв свою Россию, они стремились запечатлеть на бумаге ее незабвенный образ с мельчайшими штрихами, только Бунин не скрывал, что пишет о невозвратимом прошлом, а Шмелев буквально жил иллюзией присутствия в той России. В самой России изобразительность (в частности речевая – буквальное воспроизведение особенностей речи персонажей) активизируется с 60-х годов в ностальгической “деревенской прозе”, которая стремится зафиксировать, сохранить хотя бы в литературе мир уходящей традиционной русской деревни.
Отчасти изобразительность усилилась тогда же в военной прозе, пытавшейся передать жуткую конкретику войны.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)