Оценивая сократовский принцип “Познай самого себя”, Гегель назвал его “центральным пунктом всего всемирно-исторического поворота” в том смысле, что “место оракулов заняло свидетельство духа индивидуумов… “. Аналогичный поворот наблюдался практически в то же время и в культурах Востока. Тенденция к признанию самосознания в качестве источника добродетельности, субъективирование нравственности, наблюдаемое, в частности, в раннем буддизме, было выступлением против абсолютного авторитета Вед и суровости кастовой дисциплины.
Колебание между двумя крайностями: обоснованием общественного статуса морали за счет принижения реального индивида или утверждением конкретного индивида за счет игнорирования социальной сути морали было универсальной характеристикой античной эпохи. Однако особенности социального бытия древнеазиатского общества не могли не сказаться на перевесе “колебаний” в сторону неблагоприятную для дальнейшего развития свободной личности. Это, в свою очередь, определило и судьбы развития философской мысли, которая на протяжении
веков, оставаясь в замкнутом пространстве традиционных мыслительных структур, занята была преимущественно их комментированием и истолкованием.
Японский народный эпос лишен того героизма, который мы знаем по русской и европейской традиции. Примитивные легенды о происхождении вещей – чуть ли не самые красочные в японской мифологии. Самураи из этой мифологии вряд ли могут вызвать интерес у европейца и служить нравственным примером.
Борьба культурных героев с фантастическими существами изобилует жестокостью (например, в легенде, согласно которой “герой” в качестве приманки для бога грома использует хладнокровно убитую к этому случаю девушку). Подобные ужасы встречаются в европейских сказках, но не в русских.
Легендарные герои добиваются успеха и совершают подвиги вовсе не так, как русские богатыри, предпочитающие честный бой. Японский принц Ямато Такэру в одном случае убивает двух опасных преступников, проникнув к ним в палатку переодетым женщиной, в другом – расправляется с разбойником, вложив ему в ножны деревянный меч, а потом, предложив помериться силами. В русском былинном эпосе подобные “хитрости” встречаются только в неравном бою.
Русской богатырской мощи хитрость претит, она требует открытого боя.
Литература, созданная в эпоху Хэйан, составила классический период в истории японской литературе. В эту эпоху значение китайских культурных традиций было еще очень велико, но сказывалось прекращения живого общения с Китаем (династия Сун).
В 16 веке была создана первая полноценная письменная система на основе азбуки Кана, которая дала толчок дальнейшему развитию японской художественной литературы (китайский язык оставался языком деловой прозы и отчасти самой поэзии). В создании Хэйанской художественной литературы исключительную роль сыграли авторы – женщины, хорошо знакомые с китайской поэтической культурой, но менее связанные конфуцианским литературным каноном. Мужчины большей частью еще писали по-китайски. Женский “поток” относится к 10-11 векам, т. е. к периоду высшего расцвета Японской средневековой литературы.
Японская литература тесно связана с двором и аристократической средой, включавшей многочисленные художественные развлечения, в том числе музыкальные турниры, игры, церемониальный обмен танка, занятия живописью. Находившиеся при дворе правительственные учреждения имели чисто декоративное значение, так же как придворные. Император все больше превращался в распорядителя традиционных праздничных церемоний, знатока и ценителя искусств. Реальная же власть все больше сосредотачивалась в домах семейства Фудзивара, выступавших в официальных ролях регентов или канцлеров. На рубеже 10-11 веков вся полнота власти находилась в руках у семейства Фудзивара.
Для буддизма Хэйан характерен отход от аскетизма (период Нара), ему свойственен большой интерес к государственной жизни и искусству. Признание божественной искры в человеке в период Хэйан сравнимо с эмансипацией Человеческой личности от строго религиозной догматики в куртуазной культуре Западной Европы. Соединение буддизма (идея сострадания, кармы), т. е. воздаяние за деяния в этой и прошлой жизни, синтаизма и конфуцианства (система правил поведения, источник позитивных знаний) составляет идеологическую основу хэйанской культуры. И буддизм, и синтоизм поддерживают в хэйанской культуре циклическую концепцию времени, образом которой являются смена времен года, поколений, этапов в человеческой жизни, судьба.
При ознакомлении с японской литературой необходимо иметь в виду, в какой атмосфере каждое из ее явлений развивалось. Эта атмосфера создавалась формами общественности – в ее экономическом и политическом руслах, и формами того духовного уклада, который сопровождал данную форму общественности.
Япония знала патриархально-родовую стадию своего развития, характеризующуюся патриархальной монархией, стадию аристократической гегемонии, характеризующуюся сословной монархией, стадию власти воинского дворянства, с ее государственной формой – военной, и, наконец, – стадию буржуазного общества, с ее двухфазным развитием: под эгидой феодальной империи – сначала и под эгидой конституционной монархии – теперь. Время эпохи Хэйан это время, когда национальный уклад мировоззрения и, в первую очередь, – религиозно-мифологических представлений, жил и развивался по руслу исконной, национальной японской стихии, не будучи осложняем привходящими факторами извне. Эта эпоха более или менее самобытного религиозно-мифологического развития патриархальной Японии, эпоха формирования тех основных “начал”, которые впоследствии так или иначе заявляли о своем существовании во всей последующей истории.
Творчество японцев этой эпохи подчинялось тем же основным действующим импульсам, под знаком которых шло развитие всей культуры: мифологический строй мироощущения, приводивший к попыткам осознания устройства окружающего мира и поведения человека в чисто мифологическом духе, направлял по тому же руслу и все течение художественной мысли и эстетического чувства.
Эпоха Хэйан, названная так по признаку главного города того времени Хэйан-ке, продолжалась с 794 по 1192 год, то есть до момента официального провозглашения нового государственного порядка. Со стороны социально-политической, несомненно, самым тесным образом она связана с предыдущей эпохой Нара: на исторической арене действует то же первое сословие – родовая аристократия, развивается та же форма государственности – монархия. Однако, с точки зрения историко-культурной и, в более широком смысле этого слова, эпоха Хэйан оказывается истинным началом новой эры. Ранний период Хэйан (794 – 894) – важный этап в истории книжного искусства, он был ознаменован появлением японской письменности, что создало основу для расцвета книжного искусства.
Поздний период Хэйан (894 – 1185) – одна из вершин японского книжного искусства. Это время создания всемирно известных рукописных книг – свитков, иллюстрирующих национальную прозу, буддийские сутры и синтоистские легенды, а также широкого распространения книгопечатания буддистских текстов на китайском языке. Источниками понятия моно-но аварэ были постулаты буддизма о единстве мира, об эфемерности и недолговечности красоты, кратковременности и бренности человеческой жизни.
Именно эта грань буддизма заложила основы для особого видения хэйанских художников. Основной действующей пружиной восприятия вообще служила именно эстетическая апперцепция.
Такой подход был обусловлен своеобразной эстетической философией. Хэйанцы верили, что в каждом предмете, в каждом явлении живет присущее именно им особое очарование, красота, эстетическая ценность. Хэйанский период поистине – царство танка.
Танка заполняет собою специальные антологии того времени, танка неизбежно входит в состав повести и романа. Хотя, как бы ни были реалистичны по своим тенденциям хэйанские романы, как бы не были они наполнены подлинным бытом своего времени, все представленное ими – люди, вещи, события – блестят достаточно холодным блеском. Хэйанская литература пережила вместе со своим носителем и творцом – родовой знатью – обычную историческую судьбу: мы видим ее в стадии первоначального зарождения, в стадии расцвета и в стадии упадка.
В течении почти ста лет длится процесс нащупывания основных жанров и линий литературы, длится своего рола фаза ” первоначального накопления” литературных возможностей. В деятельности так называемых ” шести бессмертных” – шести знаменитых поэтов раннего Хэйана, из них в первую очередь – Нарихира, Комати и Хэндзе, созревают первые плоды хэйанской лирики, а в двух повестях “Исэ моногатари” и “Такэтори моногатари” закладываются первые основы для всей последующей повествовательной литературы. Обычно на раннем этапе отклонялись от описания реальной действительности.
Одним из основных источников сюжетов для этой разновидности моногатари служили старинные предания, в частности, устные предания о богах и героях. На раннем этапе в ” сочиненных повествованиях” отмечается тяготение к “иному” миру, иной стране, дальней провинции, отдаленному времени. Два вида повествования к концу 10 столетия слились воедино, что привело к формированию зрелой повествовательной литературы и рассвету хэйанской художественной прозы. Повествовательная литература выступает чаще всего под названием “моногатари” (повесть).
Наиболее архаичны и демократичны дэнки-моногатари (волшебные повести), восходящие к сказочным сюжетам. Позднее возникают ута-моногатари т. е. повествования, разрастающиеся вокруг стихов как описание ситуаций возникновения тех или иных стихотворений. Крупный японский специалист по литературе раннего средневековья Акияма Кэн называет середину 10 века “эпохой ута-моногатари”. Ока Кадзуо, обозревая хэйанскую литературу, считал, что по признаку преобладания отдельных видов ее уместно делить на четыре эпохи, из них первая является “эпоха расцвета повествовательной литературы”.
В мировой культуре в известные исторические эпохи наблюдается возвращение к этой высшей эпохе подъема древней литературы как образцу и источнику великих эстетических ценностей.
В истории литературы случаются такие эпохи напряженного творчества и бурного роста, когда время словно шагает в “семимильных сапогах”. Первый дошедший до нас японский роман “Повесть о старике Такэтори” еще весь погружен в сказочную стихию. Время создания повести в точности не установлено, однако уже в начале 11 века ее считали “прародительницей всех романов”. Она была освящена своего рода престижем старины.
Видимо, повесть появилась в конце 9- начале 10 века. ” Повесть о прекрасной Отикубо”, возникшая несколько позднее, (во второй половине 10 века ), написана на всемирно известный сюжет сказки о злой мачехе и гонимой падчерице. В японском фольклоре известно много вариантов этого сюжета. Даже имя Отикубо – сказочное имя. Оно звучит по-японски так же, как звучит для нас “Замарашка”, “Ослиная шкура”. Такое имя играет роль своеобразной маски, оно призвано скрыть от людей прекрасный облик гонимой девушки, чтобы тем удивительней было в силу контраста ее конечное преображение.
Поэтому то герои волшебной сказки часто одеваются в лохмотья, мажут свое лицо сажей или принимают образ зверя, птицы, безобразного чудовища. Сказка хочет, чтобы торжество ее несчастных и обездоленных героев носило характер яркого апофеоза. Гадкого утенка должен отвергнуть весь птичий двор, иначе он, даже превратившись в белого лебедя, никого не поразит своей красотой. Но в повести “Повести о прекрасной Отикубо” нет уже волшебно-сказочных элементов, только “обыкновенное чудо” любви. По существу куртуазный роман, густо насыщенный бытом во многих красочных подробностях.
Второстепенные персонажи повести – живые, реальные люди. В главных героях нетрудно узнать с детства хорошо нам знакомые сказочные образы Золушки и Принца. Это только кажется, что Отикубо и ее возлюбленный живут по законам современного им общества, на самом деле они живут по законам волшебной сказки
Еще в древности записано много рассказов и песен о старике Такэтори, который находит в дремучей чаще чудесное дитя в стволе бамбука или в соловьином яичке. Знаток японского фольклора Яначита Кунио сообщает: “Легенда о том, что человеческое дитя может появиться из птичьего яйца, встречается чаще, чем легенда о том, что дитя появляется из бамбука” .
В Хэйанскую эпоху среди богатых и знатных людей в большом ходу было многоженство. Законная жена носила титул Китаноката – “Госпожа из северных покоев”. Называлась она так потому, что в дорцовом ансамбле, состоявшем из многих построек, покои старшей супруги помещались в ее верхней части главного здания. Прочие жены чаще всего жили отдельно, и муж только от времени до времини посещал их. Не мудрено, что мачеха ненавидела детей от других жен еще и потому, что в ней говорили ревность и уязвленное самолюбие.
Побочные дети обычно находились при своей матери. В случае ее смерти их воспитывали дед и бабушка с материнской стороны. Отикубо попала во власть мачехи только потому, что вся семья ее матери умерла, и это сделало девушку особенно беззащитной. В Хэйанскую эпоху, впрочем, жена чаще жила в доме своего мужа.
В “Повести о прекрасной Отикубо” можно заметить, что раздельно живут только молодые супруги. Своеобразен и свадебный обряд. Жених явился к невесте под покровом темноты и наутро, вернувшись к себе домой, послал ей любовное письмо со стихами.
На третий вечер устраивалось семейное торжество. И лишь после этого молодой муж уходил от своей жены открыто, при свете дня. Такой обычай тоже восходил к родовому строю, когда муж из чужого рода навещал свою жену тайно, скрываясь от всех.
В конце повести изображено идеальное семейное счастье. Автор награждает всех положительных героев чинами и званиями. Он подробно, с большим знанием дела, перечисляет все подарки, розданные в честь этих счастливых событий слугам. Видно, и сам он принадлежал к небогатому чиновному люду. “Повесть о прекрасной Отикубо” несколько наивна и простодушна, но в ней много юмора и тонкой наблюдательности.
Перед читателем словно разворачивается длинный свиток, на котором в красочных неповторимых подробностях запечатлены картины нравов и быта давно исчезнувшей эпохи.
Литература 10-12 веков и по языку, и по содержанию – торжество национального начала в культуре. Это была культурная победа. Но у нее была предпосылка, которая может быть оценена так же, как победа и по масштабу своего действия даже больше, чем литературная; куртуазная поэзия и куртуазная проза свидетельствует, что в общем русле японского языка сложилось то, что в истории языков называют “литературным языком”. Литературный язык данной эпохи.
Что это значит? Это значит, что в нем действует отработанные нормы языкового выражения, точные и вместе с тем эластичные; нормы грамматические, стилистические; при наличии богатой лексики, открывающей возможность выразить самую тонкую мысль, неуловимое движение эмоции; при широчайшей возможности обращения слова в образ, в формулу. Недаром в глазах людей позднейших времен язык хэйанских монагатари был “классическим”. емен язык хэйанских монагатари был “классическим”.
Уже одно образование такого языка – превосходный показатель культурного прогресса, но есть еще один показатель: этот литературный язык получил свое письмо. Письмо это фонетическим, т. е. каждый его знак передавал то, что воспринималось тогда как звуковая еденица речи. Оказалось, что такой единицей был слог. Следовательно, каждый знак этого письма, каждая буква, как сказали бы мы, обозначали слог.
Однако появились не только буквы, появился и алфавит, т. е. набор знаков, достаточный для передачи всех слогов языка. Их подсчитали – оказалось всего 48. Расположили в определенном порядке. Сначала придумали стихотворение, все слова которого укладывались в это число слогов; так было очень легко заучить всю азбуку.
Японский народ обрел свое национальное письмо, не потеряв при этом китайское, но, оставив его для того, для чего оно существовало: для писания по-китайски. Таково было огромное по значению достижение Хэйанской культуры, созданное именно в эту эпоху.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)