Судьбы некоторых людей интересны не только современникам, но и далеким потомкам, соотечественникам и людям, живущим на другом краю света. В основном это судьбы знаменитых, известных людей, влияющих на ход истории. Но мне кажется, что судьба любого человека интересна и неповторима. Ведь каждый человек проживает свою жизнь, непохожую ни на какую другую. И пусть она не изменяет ход истории, но эта жизнь может повлиять на судьбы тех людей, которые находятся рядом: своих детей и внуков, соседей и коллег.
Все же есть отдельные личности, чья роль в истории очень велика, но один в поле не воин. История государства пишется биографиями миллионов его граждан.
Я хочу рассказать о судьбе близкого и родного мне человека, в которой как в зеркале отразились все беды и радости нашего народа.
Мое знакомство с жизнью прадеда началось тогда, когда бабушка дала мне прочитать его личное дело спецпоселенца и бывшего кулака за номером 240729. Эти документы на многое в его жизни и в жизни нашей страны открыли мне глаза и помогли понять, что происходило в годы сталинских репрессий. В это же время, изучая
новый предмет школьной программы “Литературное наследие Сибири”, мы знакомились с журналом Томской писательской организации “Сибирские Афины”. Журнал очень красивый, замечательный, в нем много нового и интересного о талантливых людях нашего края, его истории, современности.
Прочитав в № 5-6 очерк “Спецы” патриарха томской литературы, замечательного прозаика Вадима Макшеева, я был поражен совпадением истории жизни моего прадеда и переживаемым всей страной в эти тяжелые времена. Раскулачивание стало трагедией нашего народа. Свидетельством тому можно считать страшные по своей бесчеловечности выдержки из рассекреченных в начале девяностых годов архивных документов тех лет (ГАНО, Государственный архив Новосибирской области), которые приводит Вадим Макшеев.
И вот тогда я отчетливо понял, что значит “история моей семьи в истории моей страны”, когда больно до слез за искалеченную жизнь родного человека, других таких же людей. Мы можем воздать им только своей памятью. И эта память у нас есть.
Бабушка вспоминает, что мой прадедушка был сильным, высоким, красивым и умным. У него были темные вьющиеся волосы, шелковистые на ощупь. Он не говорил много. Видимо, суровая жизнь и сами обстоятельства этой жизни заставили его молчать.
Молчать и мало улыбаться. Даже со своими детьми, которых выжило четверо из одиннадцати. ГУЛАГ и война не щадили. Окружающие любили и уважали его, потому что он был добрым и славным человеком.
Телевизоров тогда еще не было, и он вечерами рассказывал своим детям сказки. Бабушка говорит, что особенно они любили слушать историю про Сивку-бурку.
Он много читал, а книгу всегда аккуратно убирал за зеркало, которое висело на стене над обеденным столом. Внимательно и с интересом прочитал “Угрюм-реку” В. Шишкова. Наверное, она напоминала ему сибирскую молодость.
Отец моего прадеда, Фрол Максимович, служил в старой армии рядовым солдатом. И всю жизнь занимался сельским хозяйством. Проживал в селе Кочки Кочковского района Западно-Сибирского края.
А выслали его по решению Райпятерки в мае 1931 года за “явно кулацкое хозяйство”. Увезли в соседнюю Томскую область. Бывшая его сословная принадлежность в документах не указана.
А прадеду моему, Якову Фроловичу, в то время было всего двадцать лет. Впереди вся жизнь, надежды на счастье, мирный труд, душевный покой.
Из тайги, где жили поселенцы, многие пытались бежать в более цивилизованный и обустроенный мир, где остались родные, друзья, любимое дело. Не всем это удавалось, многих возвращали назад. Надо сказать, что прадед со своей семьей поехал на выселение за своим отцом, не подвергаясь репрессиям сам лично. Но не мог он, старший сын, оставить отца одного в такой страшной беде. После его смерти он не раз, как видно из документов, обращался в различные инстанции с просьбой о пересмотре дела.
И везде – отказ.
Заявление в Новосибирскую избирательную комиссию: “В 1933 году наш отец умер. Просим Избирательную комиссию восстановить нас в правах гражданства. В связи с постановлением партии и правительства.
Мы неправильно подвергались лишению прав гражданства. Мы осознали законность Советской власти. Желаем заново пойти с советской массой, в ногу с рабочим классом и колхозниками.
Просим в просьбе не отказать. Я. Шашков. 12 января 1936 года”. Ответ: “Отказать как не проявивших себя с положительной стороны. С 1931 года по 1935 год находился в бегах.
Брат судим за антисоветскую работу. В составе трудпоселенцев содержится правильно”.
Грамматических ошибок в заявлениях прадеда и в ответах из органов более чем достаточно. Видимо, в основной своей массе народ был малограмотный. Но все исполняли то, что было приказано сверху.
А жизнь для прадеда и его семьи продолжалась дальше. Продолжалась много лет, подмятая, успокоенная и подчиненная существующему порядку. Моя бабушка, Валентина Яковлевна, его дочь, вспоминает: “Отца мы очень любили. Нам, детям, достаточно было одного его взгляда, чтобы мы вели себя “как надо”.
Однажды только взял он в руки ремень по настоятельной просьбе мамы: уж очень баловный и непослушный был у нас средний братишка. Он щелкал ремнем по колену, а Валера высоко подпрыгивал от этого шумного хлопанья, а потом сломя голову несся вокруг стола. Это было очень смешно, но все же “воспитательный” момент запомнился нам на всю жизнь”.
Но на этом беды не остановились и не закончились. Приведем еще два документа из его личного дела. Эти документы в семье никто не видел, не обсуждал их.
Молчание стало уделом всей жизни прадеда.
Документ первый: “11 июня 1942 года. Мобилизованного в Красную Армию трудпоселенца Шашкова Якова Фроловича 1910 г/р с учета трудпоселенца снять. Вместе с ним снять с учета и прямых членов его семьи.
Выдать паспорта без ограничения и освободить от 5-ти процентного отчисления зарплаты”. Паспортов они не получили.
Документ второй: “Постановление от 11 апреля 1952 года. Я, оперуполномоченный РО МГБ, рассмотрев личное дело бывшего кулака Шашкова Я. Ф., нашел, что на основании решения правительства его семья снята с учета спецпоселенцев. А потому личное дело на Шашкова Я. Ф. сдать на хранение в архив”.
Вот так и жизнь человека была прожита, как сданная в архив. Она не расцвела, как могла бы, она была прожита страшно тихо, без счастья, без радости. Молодость ее – ссылка, расцвет ее – война, как и у Твардовского:
Клеймо с рожденья отмечало
Младенца вражеских кровей.
И все, казалось, не хватало
Стране клейменых сыновей.
Недаром в дни войны кровавой
Благословлял ее иной:
Не попрекнув его виной,
Что душу горькой жгла отравой,
Война предоставляла право
На смерть и даже долю славы
В рядах бойцов земли родной.
Опять же, как вспоминает моя бабушка, Валентина Яковлевна: “отец о войне не мог смотреть даже фильмы. В бою с немцами участвовал всего один раз. По трупам вынесли его, тяжело раненного, с поля боя. Год – по госпиталям. А потом – Манчжурия.
Он ничего о войне не рассказывал. Это было страшно и тяжело, это было то, с чем опять никак нельзя было согласиться. Тысячи смертей: Знаю только, что под его диктовку солдаты писали письма родным и близким, писали своим любимым.
Уж больно слог у него был хорош”.
После шестидесяти он оттаял чуть-чуть. Стал рассказывать о прошлом и обсуждать настоящее. Он не верил советской власти, но никогда не говорил об этом. Его дети вступали в пионеры, в комсомол. Они остались верны труду, честности и победе разума.
И таких детей бывших кулаков много. И Россия, благодаря их внукам, поднимется с колен. А правнуки уже никогда не дадут поставить себя на колени.
Спасибо тебе, мой прадед, за твою жизнь и за уроки этой жизни. Он на нее никогда не обижался. И своих потомков научил мужеству, твердости, упорству и силе духа.
Его жизнь для нас, его потомков, является примером мужества, стойкости и верности своей семье.
С каждым годом все дальше от нас страдания, муки, надежды тех гонимых, обездоленных людей. И нет уже на свете тех, кто, пережив то страшное, о нем бы сегодня поведал. Но сохранились документы, свидетельствующие о происходившем тогда. Чтобы этого никогда не повторилось, мы должны знать правду, какой бы горькой она ни была: слишком велика плата – миллионы погибших, искалеченные судьбы оставшихся в живых.
Память должна уберечь от повторения страшных ошибок. Надо, чтобы и история нашей семьи осталась, она тоже часть этой общей памяти о крестном пути спецпоселенцев в плену у родной страны.
Журавецкий Илья, 16 лет, г. Томск, СОШ №50, преподаватель Журавецкая М. А.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)