В России жанр стихотворной сказки развился довольно поздно. Европейская сказка восходит к стихотворному фабльо, но несомненно, что некоторые ее элементы трансформировались из притчи (басни). В свою очередь “новая” басня во всех европейских литературах все дальше отходила от формы моральной сентенции, обогащаясь анекдотическими элементами, развивая сюжет и, главное, все более пренебрегая моралью.
Однако нужно заметить, что до Крылова русская басня является растущим и совершенствующимся жанром, сохранявшим аллегорический морализм.
В России сказка не сменяет басню, но сближается с ней и поставляет приемы стихотворного повествования для басни, жанра четко очерченного, “правильного”, хотя и “низкого” с точки зрения поэтики классицизма. Теоретики XIX в. считали притчу сказкой на русской почве. Но практика жанровых определений, и особенности при соотнесении русских произведений с их западными источниками, наглядно показывает, что Сумароков, Ломоносов, Тредиаковский и их ученики при всех творческих разногласиях употребляли термин “притча” в значении
русского аналога названия “басня”, понятого как “аполог”. Это дополнительное свидетельство жанровой близости, о которой говорят и другие весьма устойчивые признаки сказки: вольный рифмованный стих (почти исключительно ямб), бродячий сюжет (по преимуществу пуантированный), потенциальное свойство перерастать в сатиру. Развиваясь параллельно, басня и сказка интенсивно обогащали друг друга прежде всего потому, что их авторы обычно выступали в одном лице.
Изобретения и открытия в каждом жанре получали общее применение.
Особенно сильно повлияла сказка на структуру басенного сюжета, или, по выражению критики, на “рассказ басни”.
Басня по формальным признакам – один из самых консервативных жанров. Уже ее внешняя условность, подчеркнутое неправдоподобие обстоятельств и невозможность отказа от условности без разрушения всей жанровой системы создают ей особое положение среди других литературных произведений. Более чем где-либо в басне преобладают закономерности внутрижанрового развития. Таков, например, традиционный сюжет, обработка которого является предметом соревнования для писателей-современников. Новая русская басня оставалась по преимуществу в кругу традиционной сюжетики.
Но зыбкость границ притчи повела к тому, что сюжеты стали черпаться также из современной юмористической литературы типа кургановского “Письмовника” или “Товарища разумного и замысловатого” Семенова, произведений и сборников низовой литературы, стоявшей вообще вне официальных жанров. Эта литература представляет своего рода “литературный фольклор”, с многократным повторением одной и той же тематики в различном оформлении. Попадая в басню, сюжет переходил из низовой, массовой литературы в более высокий слой. Граница здесь, однако, не была в достаточной степени четкой.
В свою очередь притчи Сумарокова, Богдановича использовались в лубочных картинках.
Многие из литературных, высокопрофессиональных произведений оказываются построенными на сюжетах и мотивах, широко распространенных в XVIII в. Сказку Дмитриева “Модная жена” можно в равной мере возводить и к средневековым европейским источникам (шестая новелла “Гептамерона”), и к русским анонимным пересказам того же сюжета с источников неизвестных. “Картина” – это третий этап стихотворной обработки сюжета (первым является прозаический перевод) и второй – в жанре сказки. Это лишь немногие примеры того, как преобразуются низкие жанры и сюжеты в созданной Дмитриевым поэтической системе, становясь признанно литературным фактом.
Стихотворная сказка не имела строго оговоренной формы, или, по выражению В. Измайлова, “род сказок имел более хороших образцов, нежели определенных правил”.13 И тем не менее эмпирически можно провести разграничение менаду басней и стихо-гворной сказкой, несмотря на совпадение тем, сюжетов и путаницу жанровых определений. Основная черта сказки – неясность моральной оценки. Автор сказки, как правило, избегает нравоучения. Даже если в основу ее положено историческое предание или Песенный сюжет, сказка “рассказывается” как анекдот в новейшем смысле этого слова.
Сказка может быть описательна, сатирична, но не назидательна. В этом смысле к началу XIX в. басня приближается к сказке.
Собственно, практика Дмитриева уже знаменовала разрушение басни как дидактического жанра. Терялось ощущение его границ. Отсюда, например, колебания в распределении сюжетных стихотворений по разделам “сказки” и “басни” в разных изданиях его сочинений.
И если у Дмитриева утрата цельности жанра выглядит как тенденция, то она еще более заметна у многочисленных последователей.
Собственно сентиментальная басня не выдвинула крупных имен. Но басни писали П. Шаликов, В. Измайлов, Б. Бланк, Д. Вельяшев-Волынцев и многие другие поэты, первоначально группировавшиеся вокруг московских журналов Шаликова, а затем в “Обществе любителей словесности” при Московском университете. Наибольшей известностью пользовались басни В. Л. Пушкина. Для всей этой массы произведений характерно стремление 1С новизне тематики. Четкий круг сюжетов Эзопа, Федра, Лафонтена, Геллерта сменяется заимствованиями из Арно, Флориана, Сегюра и других новейших баснописцев.
С другой стороны, обращаются к забытому наследию Бенсерада, Баратона и анонимным материалам из басенных хрестоматий. И читателя, по-видимому, интересует теперь не столько искусство интерпретации сюжета, сколько его оригинальность. Поэтому увеличивается число сюжетов, изобретаемых самими авторами в соответствии с общим направлением поэзии эпохи
. Это в большинстве случаев салонный анекдот с сентенцией о свойствах любви, дружбы, нежной меланхолии, о тщете жизни. Животные персонажи заменяются цветами, травками, мотыльками, птичками, прямо заимствованными из сентиментальной лирики. Фигурируя под названием басни, такие стихотворения часто теряли даже повествовательную форму, превращаясь в лирический монолог.
Таким монологом является, например, басня В. Пушкина “Листочек”, завершенная отточенной фразой исповеди: “Несусь, куда летит и гордый лист лавровый и розы нежныя листок”.
Новаторство Дмитриева было воспринято современниками двояко. С одной стороны, оно неоспоримо обновило басню и отодвинуло на задний план всех предшественников. В “Журнале российской словесности” Н. Брусилова путешественник в “Храм вкуса” описывал, как в царстве мертвых Сумароков и Хемницер “читают творения любезного поэта, заслужившего имя русского Лафонтена”. Критика, внимание которой было приковано к стилистическому анализу, не предвидела отдаленных последствий реформы. Протест со стороны противников карамзинской школы вызвало то, что, как они совершенно правильно уловили, дидактическая цель басни не стояла в центре внимания Дмитриева.
Выход в свет “Притч” Д. й. Хвостова был в этом отношении вызовом сентиментализму.
Две из четырех “книг” сборника были заняты переводами из Лафонтена, две другие – переводами из других баснописцев и немногими собственными “изобретениями” Хвостова. Притчи были итогом многолетней работы поэта, сформировавшегося в лоне кружков В. Майкова, Ф. Г. Карина, но их основная часть писалась уже в эпоху изданий Карамзина. В скромном кратком предисловии Хвостов не заявлял своей литературной программы, но несколько позднее он объяснил некоторые основы поэтики жанра, которым следовал. Для него принципиальным было даяге самое название “Притчи”.
Заменив (начиная с собрания сочинений 1817 г.) заглавие на “Басни”, он объяснял читателям, что отказался от старого обозначения, только “следуя почтенным и знаменитым баснописцам – современникам моим”. Сам же, делая экскурс в историю, доказывал, что исконное “притча”, по его мнению, является названием самым точным. Оно восходит к Священному писанию и притчам царя Соломона и традиционно обозначало иносказательное нравоучение. “Басня” же “представляет некое унизительное об иносказательном роде понятие”. В своих рассуждениях незадачливый баснописец, всю жизнь старавшийся писать не хуже своих современников и потому весьма начитанный, ссылался на авторитет “первого нашего баснописца” Сумарокова, неизменно пользовавшегося названием “притча”.
Причину изменения названия жанра он объяснял иностранным влиянием: новейшая традиция уравняла притчу и стихотворную сказку под общим термином “басня”, а в Россию он проник через немецких поэтов и был закреплен успехом “Басен и сказок” Хемницера.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)