ЗАМЯТИН Евгений Иванович (1884-1937), русский писатель. С 1932 за границей (Париж). Гротескно-сатирическое изображение провинциального мещанства, буржуазной Англии (повести “Уездное”, 1913; “Островитяне”, 1918). Повесть “На куличках” (1914) о попрании человеческого достоинства в армии. В романе-антиутопии “Мы” (опубликован за рубежом в 1924 на английском языке, в России в 1988) – гротескная модель устройства тоталитарного общества.
Сказки-притчи, пьесы.
ЗАМЯТИН Евгений Иванович [20 января (1 февраля) 1884, Лебедянь Тамбовской губернии – 10 марта 1937, Париж], русский писатель, одна из самых заметных фигур в литературном процессе 1920-х гг., вошел в историю отечественной словесности в основном как автор знаменитого романа-антиутопии “Мы”.
Родился в патриархальной семье священника и дочери священника, одаренной пианистки, привившей сыну любовь к музыке. Окончив с золотой медалью воронежскую гимназию, Замятин в 1902 поступил на кораблестроительный факультет Петербургского политехнического института, хотя уже тогда явно обозначился его интерес к литературе. В студенческие
годы много путешествовал по России. Накануне событий 1905 был вовлечен в революционную деятельность, вступил в Российскую социал-демократическую партию (РСДРП) и боевую дружину Выборгского района.
Как сам он объяснял в автобиографии (1928), быть в те годы большевиком для него значило “идти по линии наибольшего сопротивления”. И в литературе он также остался “еретиком”, постоянно отступая от генеральной идеологической линии и творя в согласии с собственным пониманием.
В 1905 арестован и после нескольких месяцев заключения в одиночной камере выслан в родную Лебедянь под особый надзор полиции. В 1906 надзор был снят, но ему было запрещено жить в Петербурге. Несмотря на это, он вернулся в столицу и сумел завершить свое образование (1908) со званием морского инженера.
Для продолжения научной карьеры его оставили при кафедре корабельной архитектуры.
В 1908 увидел свет первый рассказ Замятина “Один”, в котором еще чувствуется сильное влияние Л. Н. Андреева. Профессиональным литератором Замятин стал благодаря, по его словам, Петербургскому Охранному отделению, которое, обнаружив, что он в проживает в Петербурге нелегально, вновь выслало его в 1911 из столицы, на этот раз в Лахту на берегу Финского залива, где он написал повесть “Уездное” (1913), ставшую его подлинным дебютом в литературе.
Повесть была высоко оценена многими современниками. Как позднее восторженно отозвался о Замятине К. И. Чуковский, “новый Гоголь явился”. Любовь Замятина к Гоголю отразилась на его собственных произведениях “склонностью к шаржу, гротеску, к синтезу фантастики и реальности”.
Среди писателей, творчество которых так или иначе повлияло на Замятина: Салтыков-Щедрин, Андрей Белый, Федор Сологуб с их символическим гротеском, Алексей Ремизов с его любовью к самовитому слову и сказительством.
В “Уездном” Замятин создал рельефный и во многом сатирический образ русского провинциального быта, тягучего, косного, патриархально-добродушного и в то же время свирепого. Олицетворение этого быта стал герой повести Анфим Барыба, выбивающийся из любовников богатенькой вдовы, через воровство и лжесвидетельство, в местные урядники. Сказ (установка на устное, звучащее слово), которым искусно пользуется в повести Замятин, становится, как и стилизация, его излюбленным приемом.
Еще ярче предстает гротескное начало в повести Замятина об армейском быте “На куличках” (1914), вызвавшей скандал и навлекшей на себя гнев цензуры как клевета на русскую армию. Номер журнала “Заветы” с повестью был конфискован и уничтожен, а сам автор и редакция привлечены к суду.
Ни в “Уездном”, ни в чуть более поздних “Островитянах” (1918), посвященных тому же “уездному” быту, однако уже на английской почве, нет фантастики, однако сам быт в этих вещах фантастичен – такова особенность художественного видения Замятина, писателя острых граней и углов, смещенных плоскостей, резкого и неожиданного чередования теней и ярких, слепящих, разбегающихся пятен.
Реальность у Замятина – сатирически сдвинута, остранена, мозаична и экспрессивна, деталь выдвинута на передний план, шаржированно замещая портрет. В жизни и в людях Замятин не принимал механистичности, что означало для него замкнутость, косность и тупость. Писатель словно играл словами, бликами, пятнами, с легкостью разрывал ткань повествования, стремясь насытить его не только сюжетной, но и образной, языковой (критика сразу обратила внимание на виртуозный синтаксис его прозы) динамикой и экспрессией.
Именно последние противопоставляются у него обывательской затхлости, жестко поставленной на рельсы и катящейся по своему неизменному распорядку обыденности.
Иронию Замятин считал одним из важнейших составных своего “неореализма” или, пользуясь другим его термином, “синтетизма”, сочетающих традиционный реализм с символизмом, фантастику с бытом. Она – в основе многих его произведений, как дореволюционных, так и послереволюционных: и в озорных сказках-притчах (“Большим детям сказки”, 1922), и в рассказах о первых послереволюционных годах (“Дракон”, 1921; “Мамай”, 1921; “Пещера”, 1922 и др.), рисующих удручающую картину распада цивилизованной жизни, жестокость, голод и холод. Вместе с тем сарказм слит у Замятина с сочувствием обыкновенному человеку, раздавленному и лишенному самого насущного.
В 1916 Замятин был командирован в Англиюл наблюдать за постройкой кораблей для русского флота. Но с началом революции в России (1917) возвратился на родину. Революция была им воспринята романтически – как нарушение и разрушение установленного порядка, как взрыв вековой косности, как возможность новой, живой жизни в противовес жизни мертвенной.
Это было скорее эстетическое, нежели социальное приятие революции – блоковское, скифское, бунтарское. Не случайно Замятин одно время был близок с группой писателей, объединившихся вокруг журнала “Заветы”, возглавлявшейся другом Блока критиком Ивановым-Разумником. Однако скифство (и революция) понималось им более радикально – как сродненность со стихией, как вечное движение и поиск, как бесконечный творческий процесс.
Его энтузиазм однако не был продолжительным. Революция с первых же дней показала, что в ее пламени легко сгорают те ценности, которые были для Замятина первостепенными – личность и свобода. Поэтому и отношения писателя с большевистской властью скоро разладились.
Дважды он был арестован: сначала в 1919 по делу “левых эсеров” (вместе с Блоком, Ремизовым и Ивановым Разумником), затем в 1922, едва не оказавшись на “философском корабле” вместе с другими известнейшими деятелями русской культуры, высланными из России.
Роман-антиутопия Замятина “Мы” написан в 1920 и положил начало целому ряду антиутопий в мировой литературе (“О, дивный новый мир!” О. Хаксли, “1984” Дж. Оруэлла и др.). Замятин пытался напечатать его на родине, но безуспешно. Тем не менее о романе знали, упоминали в критических статьях, так как писатель неоднократно устраивал его публичные чтения.
Откликнувшийся на него Ю. Н. Тынянов в известной статье “Литературное сегодня” оценил роман как удачу, а исток замятинской фантастики увидел в его стиле, принцип которого, по словам критика, “экономный образ вместо вещи”, “вместо трех измерений – два”. Были и отзывы отрицательные (в связи с политической подоплекой романа).
Роман, написанный под свежими впечатлениями “строгой” эпохи военного коммунизма с его чрезвычайными мерами, был одним из первых художественных опытов социальной диагностики, выявившей в тогдашней политической реальности и общественных умонастроениях тревожные тенденции, которые получат свое развитие в сталинской внутренней политике. Вместе с тем это было произведение о будущем, которым массово грезили в те годы, принося ему на алтарь настоящее и неповторимую человеческую жизнь.
В романе изображено совершенное Государство, возглавляемое неким Благодетелем, своего рода патриархом, наделенным неограниченной властью. В этом государстве прозрачных стен, розовых талонов на любовь, механической музыки и “оседланной стихии” поэзии, в этом обществе “разумной механистичности” и “математически совершенной жизни” обезличенный человек – не более чем винтик в образцово отлаженном механизме. Здесь нет имен, а есть номера, здесь порядок и предписание превыше всего, а отступление от общепринятых правил и санкционированного образа мысли грозит нарушителю Машиной Благодетеля (что-то вроде модернизированной гильотины).
Не случайно роман так и не был пропущен советской цензурой. Первоначально он был опубликован в 1924 за границей (в переводе на английский), а в России только в 1988.
Много внимания Замятин уделял проблемам художественного мастерства (в 1920-21 он читал курс новейшей литературы в питерском Педагогическом институте, технику писательства в Доме искусств). В образовавшемся вокруг него литературном кружке “Серапионовы братья” к нему относились как к метру. Выступал он и с литературно-критическими статьями, где страстно отстаивал свободу творчества и предостерегал писателей против “все поглощающего единомыслия” (статьи “Я боюсь”, 1921; “Рай”, 1921; “О литературе, революции, энтропии и прочем”, 1924 и др.).
Как редактор, он активно участвовал и в издании журналов “Дом искусств”, “Современный Запад”, “Русский современник”, в работе издательства “Всемирная литература” и других.
Во второй половине 1920-х гг. нападки идеологически ортодоксальной критики на писателя усилились. А после 1929, когда “Мы” в сильно сокращенном виде появились на русском языке в пражском журнале “Воля России”, он почти полностью был отлучен от печати. В знак протеста Замятин вышел из Союза писателей и попросил разрешения уехать за границу, в чем ему было отказано.
И только после письма Сталину в 1931 разрешение неожиданно было получено, в ноябре 1931 Замятин выехал с женой сначала в Берлин, затем в 1932 перебрался в Париж..
Он надеялся, что временно (за ним сохранилось гражданство), и даже участвовал в антифашистском Конгрессе писателейв защиту культуры (1935) как член советской делегации (в 1934 был принят в Союз писателей СССР). С антисоветскими выступлениями он не выступал, и потому эмиграцией не был принят. Он продолжал работать над романом из эпохи заката Римской империи “Бич божий”, писал воспоминания о Чехове, Кустодиеве и др. Снятый по его сценарию фильм “На дне” с Ж. Габеном был признан лучшим французским фильмом 1936 года.
Ему так и не удалось вернуться в Россию. Он умер в Париже от разрыва сердца.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)