ХОДАСЕВИЧ Владислав Фелицианович [16 (28) мая 1886, Москва – 14 июня 1939, Париж], русский поэт, критик, мемуарист.
Семья
Отец – выходец из польской дворянской семьи, мать – дочь перешедшего из иудаизма в православие еврея – воспитывалась в польской семье ревностной католичкой; католиком крещен и Xодасевич. В детстве увлекался балетом, занятия которым вынужден был оставить из-за слабого здоровья. С 1903 жил в доме брата, известного адвоката М. Ф. Ходасевича, отца художницы Валентины Ходасевич.
Юность. В кругу символистов
В 1904 поступил на юридич. факультет Московского университета, в 1905 перешел на филологич. факультет, но курса не окончил. Тогда же посещает московский литературно-художеств. кружок, где выступают с чтением стихов и докладов В. Я. Брюсов, А. Белый, К. Д. Бальмонт, Вяч. Иванов, – живая встреча с символистами, литературными кумирами поколения Xодасевича.
Влиянием символизма, его словаря, общепоэтических клише отмечена первая книга “Молодость” (М., 1908.
В иной тональности написан “Счастливый домик” (М., 1914; переиздан в 1922 и 1923), получивший доброжелательную
критику; посвящен второй жене Xодасевича с 1913 Анне Ивановне, урожд. Чулковой, сестре Г. И. Чулкова – героине стихов сборника (содержит также цикл, связанный с увлечением поэта Е. В. Муратовой, “царевной”, бывшей женой П. П. Муратова, приятеля Xодасевича; с ней он совершил поездку в Италию в 1911). В “Счастливом домике” Xодасевич открывает мир “простых” и “малых” ценностей, “радости любви простой”, домашней безмятежности, “медленной” жизни – того, что позволит ему “спокойно жить и мудро умереть”. В этом сборнике, не включенном, как и “Молодость”, в Собр. стих.
1927, Xодасевич впервые, порывая с выспренностью символизма, обращается к поэтике пушкинского стиха (“Элегия”, “К музе”).
Критические опыты. Смена привязанностей
В 1910-е он выступает и как критик, к мнению которого прислушиваются: помимо откликов на новые издания мэтров символизма, он рецензирует сборники литературной молодежи, осторожно приветствует первые книги А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама; выделяет, независимо от литературной ориентации, поэтические сборники 1912-13 Н. А. Клюева, М. А. Кузмина, Игоря Северянина – “за чувство современности”, впрочем, вскоре в нем разочаровывается (“Русская поэзия”, 1914; “Игорь Северянин и футуризм”, 1914; “Обманутые надежды”, 1915; “О новых стихах”, 1916). Xодасевич выступает против программных заявлений акмеистов (отмечая при этом “зоркость” и “собственный облик” “Чужого неба” Н. С. Гумилева, подлинность дарования Ахматовой) и, особенно, футуристов. В полемике с ними формировались основные моменты историко-литературной концепции Xодасевича, рассредоточенной по разным работам: традиция, преемственность есть способ самого бытия культуры, механизм передачи культурных ценностей; именно литературный консерватизм обеспечивает возможность бунта против отжившего, за обновление литературных средств, не разрушая при этом культурную среду.
В середине 1910-х гг. изменяется отношение к Брюсову: в рецензии 1916 на его книгу “Семь цветов радуги” Xодасевич назовет его “самым умышленным человеком”, насильственно подчинившим “идеальному образу” свою настоящую природу (см. очерк “Брюсов” в “Некрополе”). Длительные (с 1904) отношения связывают Xодасевича с Андреем Белым, он видел в нем человека, “отмеченного… несомненной гениальностью” (Собр. соч., т. 2, с. 288), в 1915 через поэта Б. А. Садовского сближается с М. О. Гершензоном, своим “учителем и другом”.
Горькая утрата. Болезнь
В 1916 кончает самоубийством его близкий друг Муни (С. В. Киссин), несостоявшийся поэт, раздавленный, простой жизнью, увиденной без привычного символистского удвоения; об этом Xодасевич позднее напишет в очерке “Муни” (“Некрополь”). В 1915-17 наиболее интенсивно занимается переводами: польских (3.
Красиньский, А. Мицкевич), еврейских (поэмы С. Черниховского, из древне-еврейской поэзии), а также армянских и финских поэтов. С переводами связаны его статьи 1934 “Бялик” (Xодасевич отмечал в нем слитность “чувства и культуры” и “чувства национального”) и “Пан Тадеуш”. В 1916 заболевает туберкулезом позвоночника, лето 1916 и 1917 проводит в Коктебеле, живет в доме М. А. Волошина.
Вера в обновление. “Путем Зерна”
Творчески воспитавшийся в атмосфере символизма, но вошедший в литературу на его излете, Xодасевич вместе с М. И. Цветаевой, как он писал в автобиографич. очерке “Младенчество” (1933), “выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не примкнули, остались навек одинокими, “дикими”. Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть” (“Колеблемый треножник”, с. 255). Вышедшая в 1920 книга “Путем Зерна” посвящена памяти С. Киссина), собранная в основном в 1918 (переиздана: Пг., 1922) – свидетельство литературной самостоятельности и литературной обособленности Xодасевича.
Начиная с этого сборника, главной темой его поэзии станет преодоление дисгармонии, по существу неустранимой. Он вводит в поэзию прозу жизни – не снижающе-выразительные детали, а жизненный поток, настигающий и захлестывающий поэта, рождающий в нем вместе с постоянными мыслями о смерти чувство “горького предсмертья”. Призыв к преображению этого потока, в одних стихах заведомо утопичен (“Смоленский рынок”), в других “чудо преображения” удается поэту (“Полдень”), но оказывается кратким и временным выпадением из “этой жизни”; в “Эпизоде” оно достигается через почти мистическое отделение души от телесной оболочки. “Путем Зерна” включает стихи, написанные в революционные 1917-1918: революцию, февральскую и октябрьскую, Xодасевич воспринял как возможность обновления народной и творческой жизни, он верил в ее гуманность и антимещанский пафос, именно этот подтекст определил эпичность тона (при внутренней напряженности) описания картин разрухи в “страдающей, растерзанной и падшей” Москве (“2-го ноября”, “Дом”, “Старуха”).
Поиски места в новой России
После революции Xодасевич пытается вписаться в новую жизнь, читает лекции о Пушкине в литературной студии при московском Пролеткульте (прозаический диалог “Безглавый Пушкин”, 1917, – о важности просветительства), работает в театральном отделе Наркомпросса, в горьковском издательстве “Всемирная литература”, “Книжной Палате”. О голодной, почти без средств к существованию московской жизни послереволюционных лет, осложняющейся длительными болезнями (Xодасевич страдал фурункулезом), но литературно насыщенной, он не без юмора расскажет в мемуарных очерках сер. 1920-30-х гг.: “Белый коридор”, “Пролеткульт”, “Книжная Палата” и др.
В конце 1920 года Xодасевич переезжает в Петербург, живет в “Доме искусств” (очерк “Диск”, 1937), пишет стихи для “Тяжелой лиры”. Выступает (вместе с А. А. Блоком) на чествовании Пушкина и И. Ф. Анненского с докладами: “Колеблемый треножник” (1921) и “Об Анненском” (1922), одном из лучших литературно-критических эссе Ходасевича, посвященном всепоглощающей в поэзии Анненского теме смерти: он упрекает поэта в неспособности к религиозному перерождению. К этому времени Xодасевич уже написал о Пушкине статьи “Петербургские повести Пушкина” (1915) и “О “Гавриилиаде”” (1918); вместе с “Колеблемым треножником”, эссеистскими статьями “Графиня Е. П. Ростопчина” (1908) и “Державин” (1916) они составят сб. “Статьи о рус. поэзии” (Пг., 1922).
Венок Пушкину
Пушкинский мир и биография поэта всегда будут притягивать Xодасевича: в кн. “Поэтическое хозяйство Пушкина” (Л., 1924; издана “в искаженном виде” “без участия автора”; переработанное издание: “О Пушкине”, Берлин, 1937), обращаясь к самым разнородным сторонам его творчества – самоповторениям, излюбленным звукам, рифмам “кощунствам” – он старается уловить в них скрытый биографический подтекст, разгадать способ претворения в поэтический сюжет биографического сырья и самую тайну личности Пушкина, “чудотворного гения” России. Xодасевич находился в постоянном духовном общении с Пушкиным, творчески от него удаленном.
Эмиграция. В кругу А. М. Горького
В июне 1922 Ходасевич вместе с Н. Н. Берберовой, ставшей его женой, покидает Россию, живет в Берлине, сотрудничает в берлинских газетах и журналах; в 1923 происходит разрыв с А. Белым, в отместку давшим язвительный, в сущности пародический, портрет Xодасевича в своей кн. “Между двух революций” (М., 1990, с. 221-224); в 1923-25 помогает А. М. Горькому редактировать журнал “Беседа”, живет у него с Берберовой в Сорренто (октябрь 1924 – апрель 1925), позднее Xодасевич посвятит ему несколько очерков. В 1925 переезжает в Париж, где остается до конца жизни.
Сквозь толщу жизни
Еще в 1922 вышла “Тяжелая лира” (М.-Пг.; берлинское уточненное издание – 1923), исполненная нового трагизма. Как и в “Путем Зерна”, преодоление, прорыв – главные ценностные императивы Xодасевича (“Перешагни, перескочи, / Перелети, пере – что хочешь”), но узаконивается их срыв, их возвращение в вещественную реальность: “Бог знает, что себе бормочешь, / Ища пенсне или ключи”. Душа и биографическое я поэта расслаиваются, они принадлежат разным мирам и когда первая устремляется в иные миры, я остается по сию сторону – “кричать и биться в мире вашем” (“Из дневника”).
Вечная коллизия противостояния поэта и мира у Xодасевича приобретает форму физической несовместимости; каждый звук действительности, “тихого ада” поэта, терзает, оглушает и уязвляет его.
О России
Особое место в книге и в поэзии Xодасевича занимает стих. “Не матерью, но тульскою крестьянкой… я выкормлен”, посвященной кормилице поэта, благодарность которой перерастает в манифест литературного самоопределения Xодасевича; приверженность рус. языку и культуре дает “мучительное право” “любить и проклинать” Россию.
“Европейская ночь”
Жизнь в эмиграции сопровождается постоянным безденежьем и изнурительным литературным трудом, сложными отношениями с литераторами-эмигрантами, сначала из-за близости к Горькому. Xодасевич много печатается в журнале “Современные записки”, газете “Возрождение”, где с 1927 ведет отдел литературной летописи. В эмиграции у Xодасевича складывается репутация придирчивого критика и неуживчивого человека, желчного и ядовитого скептика. В 1927 выходит “Собрание стихов” (Париж), включающее последнюю небольшую книгу “Европейская ночь”, с поразительным стихотворением “Перед зеркалом” (“Я, я, я. Что за дикое слово! / Неужели вон тот – это я?”, 1924).
Естественная смена образов – чистого ребенка, пылкого юноши и сегодняшнего, “желчно-серого, полуседого / И всезнающего, как змея” – для Xодасевича следствие трагической расколотости и ничем не компенсируемой душевной растраты; тоска о цельности звучит в этом стихотворении как нигде в его поэзии. В целом же стихи “Европейской ночи” окрашены в мрачные тона, в них господствует даже не проза, а низ и подполье жизни (“Под землей”). Он пытается проникнуть в “чужую жизнь”, жизнь “маленького человека” Европы, но глухая стена непонимания, символизирующего не социальную, а общую бессмысленность жизни отторгает поэта.
После 1928 года Xодасевич почти не пишет стихов, на них, как и на других “гордых замыслах” (в т. ч. на биографии Пушкина, которую так и не написал), он ставит “крест”: “теперь у меня нет ничего” – пишет он в августе 1932 Берберовой, ушедшей от него в том же году; в 1933 женится на О. Б. Марголиной.
Чуткий камертон
Xодасевич становится одним из ведущих критиков эмиграции, откликается на все значимые публикации за рубежом и в Советской России, в т. ч. книги Г. В. Иванова, М. А. Алданова, И. А. Бунина, В. В. Набокова, З. Н. Гиппиус, М. М. Зощенко, М. А. Булгакова, ведет полемику с Адамовичем, стремится привить молодым поэтам эмиграции уроки классического мастерства. В ст. “Кровавая пища” (1932) историю русской литературы рассматривает как “историю уничтожения русских писателей”, приходя к парадоксальному выводу: писателей уничтожают в России, как побивают камнями пророков и таким образом воскрешают к грядущей жизни. В статье “Литература в изгнании” (1933) анализирует все драматические аспекты бытования эмигрантской литературы, констатирует кризис поэзии в одноименной статье (1934), связывая его с “отсутствием мировоззрения” и общим кризисом европейской культуры (см. также рецензию на кн.
Вейдле “Умирание искусства”, 1938).
Творческое завещание
Последний период творчества завершился выходом двух прозаических книг – яркой художественной биографии “Державин” (Париж, 1931), написанной языком пушкинской прозы, с использованием языкового колорита эпохи, и мемуарной прозы “Некрополь” (Брюссель, 1939), составленной из очерков 1925-37, публикуемых, как и главы “Державина”, в периодике. И Державин (от прозаизмов которого, как и от “страшных стихов” Е. А. Баратынского и Ф. И. Тютчева вел свою генеалогию Xодасевич), показанный через грубый быт своего времени, и герои “Некрополя”, от А. Белого и А. А. Блока до Горького, увидены не помимо, но сквозь малые житейские правды, в “полноте понимания”. Xодасевич обратился к мировоззренческим истокам символизма, выводящим его за пределы литературной школы и направления. Внеэстетический, по существу, замах символизма безгранично расширить творчество, жить по критериям искусства, сплавить жизнь и творчество – определил “правду” символизма (прежде всего неотделимость творчества от судьбы) и его пороки: этически не ограниченный культ личности, искусственная напряженность, погоня за переживаниями (материалом творчества), экзотическими эмоциями, разрушительными для неокрепших душ (“Конец Ренаты” – очерк о Н. Н. Петровской, “Муни”).
Разрыв с классической традицией, по Ходасевичу, наступает в постсимволистскую, а не символистскую эпоху (Бочаров, Сюжеты…, с. 439-440), отсюда пристрастные оценки акмеистов и Гумилева. Несмотря на верность многим заветам символизма, Ходасевич-поэт, с его “душевной раздетостью” и обновлением поэтики, принадлежит постсимволистскому периоду русской поэзии.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)