Так, в стихотворении “Странник” странник бежит из “долины дикой” не в деревню, но за черту города. Что же в данном образном контексте означает “город”? Довольно ясный ответ дает описание городского кладбища в “Когда за городом задумчив я брожу…”. Оно раскрывается через оппозицию город – деревня, отраженную в этом стихотворении, в котором противопоставляются два кладбища – городское и деревенское.
На городском кладбище показано завершение такой дороги жизни, которая кончается смертью, не связывающей человека с Вечностью, смертью-тлением.
Этот образ смерти по своему внутреннему содержанию близок к неожиданной смерти в “Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…”, смерти, обрывающей жизнь.
В “Когда за городом задумчив я брожу…” на кладбище “гниют все мертвецы столицы”, и образ смерти-тления неразрывно связан с жизнью, подчиненной только тленному. Ее приметы даны через надписи на могилах “о добродетелях, о службе и чинах, По старом рогаче вдовицы плач амурный”. Здесь изображается такое пространство, которое ограничено
только земным, отсюда в первой части стихотворения возникает мотив стесненности, ограниченности, несвободы, композиционно соседствующий с мотивом тления:
Под коими гниют все мертвецы столицы
В болоте кое-как стесненные рядком
Как гости жадные за нищенским столом.
В третьей строке вышеприведенного фрагмента намечен образ стола, который “соседствует” с темой смерти, что далеко не случайно: такая композиционная близость смерти и стола у Пушкина повторяется в “Евгении Онегине” в I и II главах, что было отмечено еще В. С. Непомнящим. Жизнь, построенная только по законам потребления, законам “стола”, чревата не смертью как формой жизни бесконечной, но тлением и распадом. Поэтому два стола в I главе “Евгения Онегина”, наполненные разнообразными предметами услаждений, имеют свое логическое завершение в образе третьего стола с телом дяди – “дани, готовой земле”.
Далеко не случайно и то, что во II главе Дмитрий Ларин умирает “в час перед обедом”. Его смерть также “соседствует” со столом. Это “странное сближение” указует на такую жизнь, в которой обыденное не получает духовного содержания и обречено быть только обыденным.
Вследствие этого дорога жизни в семье Лариных “пролегает” между сменой блюд, и жизнь главы семьи закономерно кончается “в час перед обедом”.
Таким образом, в “Когда за городом задумчив я брожу…” Пушкин рисует такую жизнь и такую смерть, которая замыкает человека в земном, материальном пространстве, что неестественно для его души. Отсюда и возникает мотив тесноты, связанный с мотивом несвободы.
В деревне, на “кладбище родовом”, наоборот, “неукрашенным могилам есть простор”. В этой характеристике деревенских могил важно каждое слово. Неукрашенная могила деревенского кладбища связана в восприятии поэта с простором: на ней нет следов той нелепой жизни, которой соответствуют и нелепые украшения на городских могилах (“дешевого резца нелепые затеи”).
“Нелепая” жизнь города в этимологическом смысле эпитета “нелепый” есть жизнь некрасивая, деформированная, тесная для духовной жизни человека. Во второй части стихотворения образ простора получает свое углубление и объяснение. Обратим внимание на строки, предшествующие его описанию:
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбища родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое…
Торжественный покой дремлющих мертвых. Этот образ – центральный во всем стихотворении. Так же, как и в “Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…”, феномен Дома связывается в сознании поэта с состоянием покоя и простора (ср. “покой и воля”). Его истоки – в обретении того пространства жизни, где конечное, смертное преображено бессмертным.
Такое место найдено. Поэтому мертвецы здесь не “гниют”, а “дремлют в торжественном покое”. ‘Дремать – уснуть – усыпать – успение’ – данное лексико-семантическое поле, в котором через этимологический смысл явственна связь двух состояний, выраженных отглагольными существительными сон – успение. На кладбище родовом образ сна “в торжественном покое” восходит к духовному образу Успения как особого качества жизни праведной души; для нее смерть – переход в новую жизнь.
Так, праздник Успения Божией Матери уже через свое название указывает на то, что Царица Небесная не умерла, но уснула. Соотнесенность центрального образа сна “в торжественном покое” с пониманием смерти как продолжения жизни и, соответственно, с праздником Успения может быть подтверждена и датой написания данного стихотворения – “14 августа”.
Таким образом, во второй части “Когда за городом задумчив я брожу…” поэт в деревне, на “кладбище родовом” ощущает себя покойно и вольно – так, как ему свойственно ощущать себя в пространстве дома, приобщенного Небу, Вечности.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)