Известно, что “Из Пиндемонти” – оригинальное произведение, а не перевод. Сначала стихотворение было озаглавлено иначе – “Из Пиндемонти” имя этого французского поэта Пушкин вычеркнул, скорей всего, из опасения, что русские читатели могли подумать, будто и на самом деле речь идет о Франции. Николаевское правительство старательно препятствовало проникновению политических известий из этой страны, где совсем недавно произошла еще одна революция, но, несмотря на это, многие русские люди все-таки знали, что там “отвергаемые” поэтом права и свободы хоть и в урезанном виде, но существовали: была и относительная свобода печати, были и парламентские обсуждения государственного бюджета и даже дебаты по вопросам войны и мира.
Так что французскому поэту было от чего отказываться. Указание на итальянского поэта Пиндемонти в значительной степени уменьшало опасность переадресовки читательского внимания: в Италии почти так же, как и в России, поименованных в стихотворении прав не было; итальянский поэт, как и его русский “переводчик”, отвергал то, чего не имел.
Таким
образом обнаруживается соотношение и назначение двух смысловых пластов. Лежащая на поверхности обывательская, самодовольная и трусливая ирония (“громкие права”, “в сладкой участи”, “мало горя мне”) благожелательному цензору – были и такие – давала возможность принять стихотворение за перевод с итальянского и спокойно разрешить его к печати. Представленные в стихотворении конкретные и легко узнаваемые обстоятельства и приметы тогдашней русской действительности, они же вместе с тем были обстоятельствами и приметами жизни самого Пушкина (журнальные замыслы, чуткая цензура) – должны были взорвать эту иронию изнутри и подвести вдумчивого читателя к пониманию того, что под ее в подцензурной печати названы как раз те отсутствующие в России права и свободы, которые позволяли бы обуздывать или хотя бы ограничивать тиранический произвол властей.
Именно этот внутренний обличительный смысл первой части стихотворения определяет содержание и второй его части, которая кажется такой простодушно открытой только по первому впечатлению. Мы видели, с каким трудом Пушкин сдерживал порывы к открытому обличению, когда сочинял строки о цензуре. Пожалуй, еще нагляднее это сказалось в работе над 15-й и 16-й строчками стихотворения. В черновике сначала написалось подлинное:
Пред силой беззаконной
Не гнуть ни совести, ни мысли непреклонной…
Затем было испробовано прямо противоположное:
Пред силой законной…
И только после этого была найдена деталь, недвусмысленно указывающая на Николая I, нанесшего Пушкину всенародное оскорбление, “пожаловав” ему камер-юнкерский мундир:
…для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
Не о “французском” и уж тем более не об “итальянском” противостоянии личной свободы и свободы политической идет речь в этом стихотворении; истинное его содержание образует тема чисто русская, с давних пор занимающая в творчестве Пушкина одно из центральных мест,- тема ухода из царства бесправия и произвола, то есть тема отрицания и обличения этого царства.
Контуры обличительной темы еще отчетливее проступают в свете следующего обстоятельства: 5 июля 1936 года, кроме стихотворения “Из Пиндемонти”, была закончена также “Мирская власть” – одно из самых значительных произведений пушкинской поэтической публицистики. Внимание поэта привлек как будто бы незначительный факт: в одном из храмов, находящихся скорее всего в аристократической части столицы, начальство во избежание беспорядка распорядилось поставить у распятия “в ружье и кивере двух грозных часовых”. Пушкин увидел в этом символическое выражение лицемерия и цинизма мирской, то есть царской, власти, отгораживающей господ от народа даже в совершении религиозных обрядов. “К чему, скажите мне, хранительная стража?” – обращается поэт к держателям этой власти без различия рангов, а стало быть, прежде всего к верховному из них – к царю:
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
Два эти написанные одновременно стихотворения не противостоят, а дополняют друг друга. И тут и там в различных формах выражения Пушкин обличает силу власти беззаконной, иными словами, обличает господствовавший в то время в России общественно-политический строй. Под леденящим взором “чуткой цензуры” Пушкин в духе “гимнов прежних” продолжает борьбу за свободу; он отстаивает и личную свободу поэта, то есть творческую свободу, и свободу социальную, нисколько не упрощая своего понимания идеи свободы как идеи универсальной.
Но есть в них и одно, для нашей темы весьма важное различие. “Мирская власть” – это страстная защита нравственного достоинства народа, защита прав его совести; поэт вместе с народом, и обиду народную он переживает, как свою собственную, тогда как в стихотворении “Из Пиндемонти” он противопоставляет себя народу: зависимость поэта от народа осуждена и отвергнута здесь так же, как и зависимость от царя.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)